Эта характеристика напоминает приведенные нами выше характеристики хроники Салимбене, но она, как и вся хроника, гораздо свободнее, легче, полнокровнее. То, что у Салимбене проявляется спорадически, местами, у Веллути разлито по всему тексту, пронизывает его, делает необычайно выразительным. "Домашние хроники", образцом которых являются записи Веллути, представляют собой как бы мост между реальной жизнью и литературой. Непосредственно к ним в этом отношении примыкают безыскусственные и яркие произведения в итальянской прозе и итальянских стихах, вышедшие из под пера не писателей профессионалов, какими были Петрарка и Боккаччио, не продолжателей старых литературных традиций, как Фацио дельи Уберти или Чекко д'Асколи, а рядовых, почти поголовно флорентийских, пополанов, не задававшихся большими литературными целями, а стремившихся точно передать особенности окружавшей их жизни, ответив на запросы этой жизни. Среди этих писателей-пополанов первое место занимает флорентиец Франко Саккетти (1330–1399) — Купец, много странствовавший в свои юные годы, многократный член сеньории в зрелом возрасте, активный политический деятель и образцовый гражданин своей республики, Саккетти был и чрезвычайно плодовитым и разнообразным писателем[227].
Крупнейшим и поистине замечательным из его многочисленных произведений является его сборник в триста новелл, дошедший до нас, к сожалению, далеко не полностью. В предисловии, от которого сохранились фрагменты, Саккетти говорит о том, что цель его произведения чисто развлекательная. Он хочет дать своим согражданам, живущим в тяжелой обстановке эпидемий, внутренних и внешних войн, банкротств и разочарований, "чтение, легкое для понимания, утешающее и вызывающее среди стольких горестей хотя бы короткий смех". При этом он руководствуется примером "замечательного флорентийского поэта мессера Джованни Боккаччио", но руководствуется настолько, насколько это по силам ему, "человеку неученому и грубому" (
И действительно, Франко Саккетти — человек небольшой культуры; он стоит в стороне от того увлекающегося античностью, несколько напыщенного и аристократического движения, которое возглавляют гуманисты, перед которыми он преклонялся, но которых не вполне понимал. Продолжатель здоровой, полнокровной литературной традиции Фольгоре да Сан Джиминиано или Чекко Анжольери, он своим трезвым взглядом пополана видит и смешные стороны этого увлечения и не прочь подтрунить над ними. Настоящим шедевром в этом отношении является его новелла LXVI, которая гласит: «Во Флоренции жил один ученый и уважаемый гражданин по имени Коппо ди Боргезе Доменики. Он проживал против того места, где находятся теперь львы, и перестраивал что-то в доме своем. Читая однажды в субботу около полудня Тита Ливия, он прочитал о том, как римские женщины, против украшений которых был недавно издан закон, поспешили в Капитолий, умоляя и упрашивая, чтобы закон этот был отменен. Коппо, хотя и был умным человеком, но легко сердился и отличался некоторыми странностями, а потому разгневался, как будто этот случай приключился с ним, и стал бить книгой и руками по столу и хлопать руками, говоря: "Ох, римляне, неужели вы будете терпеть это, если не стерпели, чтобы какой-нибудь король или император властвовал над вами!" И он так возмущался, точно служанка намеревалась выгнать его из-его же собственного дома. Коппо находился в таком состоянии гнева, когда к нему пришли надсмотрщики и каменщики, уходившие с работы и, приветствовав его, попросили денег, несмотря на то, что видели его разгневанным. А Коппо накинулся на них, как змея, говоря: "Вы приветствуете меня, а я охотно увидел бы у себя в доме дьявола. Вы просите у меня денег за дом, который для меня перестраиваете, а я хотел бы, чтобы он рухнул и погреб бы меня под обломками!" Эти люди переглянулись между собой в изумлении и сказали: "Что он хочет сказать?" и говорят: "Коппо, если есть что-нибудь, что вам не нравится, то мы искренне сожалеем об этом. Если мы можем сделать что-нибудь, дабы избавить вас от неприятности, скажите нам, и мы охотно сделаем это." Коппо сказал: "Эх, ступайте вы с богом сегодня к чорту. Лучше бы я никогда не родился, чем знать, что у этих нахалок, у этих бесстыжих баб, у этих негодяек хватило дерзости отправиться в Капитолий требовать права носить украшения. Как поступили в этом случае римляне, если Коппо, стоящий здесь перед вами, не может успокоиться из-за этого? И если бы была возможность, то я сжег бы их всех, чтобы помнили об этом все оставшиеся в живых. Уходите теперь и оставьте меня в покое!" Те все ушли по добру по здорову, говоря друг другу: "Какой чорт укусил его? Он говорит что-то непонятное про весы, может быть его обвесили". (Непереводимая игра слов: