Так и я, малый член (цеха) занимающихся искусством живописи — Ченнино д'Андреа Ченнини да Колле ди Вальдельза, был обучаем названному искусству 12 лет Аньоло Таддео из Флоренции, который сам обучался этому искусству у своего отца Таддео, последний же, будучи крестником Джотто, учился у него в течение 24 лет. Джотто же перешел от греческой манеры живописи к латинской, сделал ее современной, владея искусством с таким совершенством, как никогда и нигде»[466].

Дело Ченнини как теоретика продолжает один из крупнейших скульпторов начала XV в. — Лоренцо Гиберти[467]. В своем большом, к сожалению, дошедшем до нас в неполном виде, трактате «Комментарии», написанном в конце творческой жизни, Гиберти излагает, основываясь на античных источниках, историю искусств в классической древности, затем в наиболее интересном и ценном втором комментарии — историю искусства современной ему Италии, проходившую в значительной мере на его глазах, и заканчивает (в дошедшей до нас части) данными из точных и естественных наук: учения о перспективе, о пропорции и анатомии.

Эта последняя часть самим фактом своего существования весьма важна и интересна. Пусть автор в ней мало оригинален, пусть он широко использует античных и арабских писателей, но само обращение к теории для обоснования той или иной практической деятельности является революционно новым, определяющим те установки, на базе которых вырастает современная наука.

В том же втором комментарии Гиберти дает краткий очерк развития искусства в современной ему Италии, начиная с Джотто и кончая своим творчеством. Как и Ченнини, он ясно сознает тот великий переворот, который произошел во времена Джотто. «Он принес, — пишет Гиберти в своих "Комментариях", — новое искусство, отошел от грубости греков (византийцев. — М. Г.)… Видел Джотто в искусстве то, что другим было недоступно. Он принес естественное искусство (т. е. реалистическое. — М. Г.) и вместе с ним утонченность, не выходя из меры. Он был весьма опытен во всех вещах искусства, был изобретателем и открывателем великой науки, которая была погребена около 600 лет»[468]. В этих словах ясно обнаруживается не только понимание произошедшего переворота, но и дается объяснение его сущности как Возрождения исчезнувшего на много веков естественного — реалистического искусства, т. е. правильное понимание истинной сущности искусства и культуры Возрождения вообще.

Если в области изобразительных искусств конец XIV — начало XV в. были временем появления научного осмысления практической деятельности, закладывания первых основ новой науки, то в области точных и естественных наук в этот период еще господствует старый, феодальный, университетски-схоластический подход. Однако и сюда, за толстые стены университетских аудиторий, постепенно проникает властно диктующая свои требования новая жизнь, и как ни консервативны университетские профессора, как ни далеки они от прозаической повседневности, полностью отгородиться от этих требований они не могут. Характерной фигурой в этом отношении является известный математик, астроном, физик, врач и философ Бьяджо Пелакани из Пармы (?–1413). Профессор ряда итальянских университетов, в первую очередь Падуанского, отличавшегося особым интересом к экспериментальному изучению природы, он, как все университетские профессора этого времени, упорно сохраняет верность средневековой, схоластической науке и ее абстрактным, книжным методам. И в то же время, как свидетельствует роман «Вилла Альберти», Пелакани близок к гуманистическим кругам, участвует в их сборищах, спорах и развлечениях и, несмотря на свой сварливый характер, пользуется их уважением. Эта двойственность четко сказывается и в многочисленных научных произведениях Пелакани, к сожалению, до сего времени почти не удостоившихся ни издания, ни изучения[469]. Особенно важны его работы по теоретической механике, переписывавшиеся и изучавшиеся во многих университетских центрах Западной Европы и оказавшие значительное влияние на дальнейшее развитие этой науки. Работы эти, как и следовало ожидать, носят абстрактно схоластический характер и продолжают традицию схоластической механики, в частности работы механиков XIII в. Иордана Неморария и Николая Орезма. И в то же время, если внимательно вчитаться в эти работы, нетрудно заметить в них ясные следы надвигающихся изменений. То в одном, то в другом месте изложения появится ссылка на наблюдение над реальной действительностью, краткое описание виденного в этой действительности или даже что-то вроде самого простого и элементарного опыта. То там, то здесь промелькнет замечание, свидетельствующее о том, что автор, не в пример своим товарищам по схоластической науке, задумывается и над связью между математической и абстрактной теорией механики и практикой. Правда, все это носит еще зародышевый характер, проявляется крайне робко и неуверенно, но и в такой форме оно красноречиво говорит о тех важнейших изменениях, которые постепенно, шаг за шагом проникают из бурной, полной изменений жизни в консервативную, упорно отгораживающуюся от нее университетскую науку.