Г ю а р. Господин Кюхельбекер, я видел, вы не отдали своей даме даже трех должных реверансов. Это был менуэт, старинный менуэт, а вы взяли на себя самого ее вызвать, тогда как в менуэте право сие подобает даме…

К ю х е л ь б е к е р. Но она тогда бы выбрала не меня, а другого!

Г ю а р. Но ведь это же менуэт, ведь это же менуэт в старинном вкусе… Господин Кюхельбекер, я вас учил…

Уходит. Выходит  К о ш а н с к и й. Он пьян. Садится на скамейку. Затем появляется  П и л е ц к и й - г у в е р н е р  и  Ф р о л о в, отставной полковник в темно-зеленом артиллерийском мундире. (Ему лет пятьдесят, лицом апоплексически красен, говорит, как командует на плацу.)

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Еще предшественник ваш, брат мой Пилецкий-Урбанович, Мартин Степанович, инспектор-господин, отмечал с сокрушением — он к учению неспособен…

Ф р о л о в. Кто — он?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Лицеист Пушкин. Воображение его испорчено мерзейшими произведениями легкомысленной литературы. В нем нет религии и почитания старших. А между тем наши процессоры одобрили его сочинение, и оно предназначено для чтения на переходном экзамене в присутствии особ. В присутствии графа Александра Кирилловича Разумовского и, быть может, самого министра юстиции Гаврилы Романовича Державина…

Ф р о л о в. Сочинение? Какое сочинение?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р (увидел Кошанского). А! Вот! Спросите! Профессор наш, профессор словесности Николай Федорович Кошанский. (Кошанскому.) Николай Федорович! Э! Николай Федорович!

К о ш а н с к и й. Ась?

П и л е ц к и й - г у в е р н е р. Степан Степанович интересуется… Мне сказывали, что написанное Илличевским-господином и Кюхельбекером отвергнуто вами. И вы одобрили сочинение Пушкина-господина? Он выступит с одой? Поверить не могу! Не от вас ли я слыхивал касательно музы сего лицеиста…

К о ш а н с к и й. От меня. И я одобрил. Будет читать. (Махнул рукой и отвернулся, еще более помрачнев.)