С е р е ж а. Я говорю — не надо, Аня. То, что вы говорите, не имеет ни малейшего отношения к тому, что произошло.

А н я. А по-вашему? Что по-вашему? Из-за чего это произошло? Не смеешь ты, не смеешь!.. Я пока еще не твоя жена!

Т е т у ш к а  М и л а. О, боже мой! (Шевчику.) Пойдем, Костик. Это не юность, это бог знает что!..

Шевчик и тетушка Мила ушли.

А н я (продолжая). Ты можешь грубить сколько хочешь, да еще при всех! А я могу зареветь, потому что только одна я знаю. В последний раз, когда Митя был у меня, он был грустный и какой-то особенный. А когда ушел, я увидела листок. Он оставил записку. Он написал — помню почти дословно: «Я нарочно держусь как циник, потому что презираю всех девчонок, кроме тебя. Но ты обо мне не смей так думать, потому что если я тебя поцеловал тогда в саду, то это совсем по-другому. Знай это, помни!» У меня сжалось сердце. Боже мой, он был так печален! Он словно чувствовал, словно чувствовал! И я чуть не побежала за ним! (Смотрит на Сережу.)

Отвернувшись, он молчит.

Да! Жалею, что не побежала. Жалею! Потому что никто так не поражал меня, как он…

С е р е ж а. Помолчи.

А н я. Не буду молчать, не хочу, не стану! Теперь ясно, я была влюблена в него! И целовалась, да — целовалась!

С е р е ж а (с трудом). Зачем ты говоришь мне об этом?