Дуем что есть мочи через трамвайную линию, перед носом у трамвая.

Дуем сквозным через Пассаж, зигзагами сквозь прохожих.

Дуем через скверик, через заборы.

Дуем через бульвары, сшибая листья на ходу правым хуком и апперкотом (надо научиться, надо научиться бить как следует!). Сбил пару олеандров прямым с ходу!

Бежим, плюемся и смеемся. Не пятнадцать лет мне всегда дают, а пять. Пять лет тебе, говорят, можно дать, а не пятнадцать. Хотя на вид семнадцать. Не дают пятнадцати, а сейчас и вовсе не дадут. Чепуха – не давать мне те года, которые у меня имеются. Давайте, не давайте – ничего ведь не изменится. Стану старый в старости и умру своей смертью. Валяйте мне не те года, – опля! хук, апперкот!

Помочились в море и помчались.

Сняли туфли и помчались босиком.

Пронеслись через базар (гляжу, случайно, нет ли Шторы).

Бежим, несемся, дуем, мчимся, хотя никто за нами не гонится.

Опля!

14

14

Дома никого. Сообщили им из милиции или нет? Или опять они ищут меня по всему городу, старая музыка! Я расхаживал из одной комнаты в другую, поглядывал на свою роспись. Сообщили или не сообщили? А что, если меня действительно по ошибке выпустили, а родители, явившись в милицию, все испортят? Там сразу хватятся: покорнейше вас благодарим за исправленную оплошность… Родного сына по доброте душевной упекли в тюрьму! Вот до чего может довести родительская забота! Ну ладно, родителей я прощу за их необдуманные действия, а остальным я покажу. Мое произведение настолько прекрасное и значительное, что все остальное чепуха по сравнению с ним!

Насвистываю, размахиваю руками и вышагиваю.

Гадость, словно я на сцене! Неприятно, дурацкая артистичность! Особенно после кинокартины бывает: наглазеешься на киношного героя и начинаешь, как он, ходить и выпендриваться. А сам не замечаешь.

Я прошел на веранду, уже своей нормальной походочкой, без кретинства, и стал вылавливать из супа мясо. В дверях щелкнул ключ, и я отпрянул от кастрюльки. Вошла мама: на ней лица не было! Так и есть, меня ищут! Я приготовился выслушивать, а она последовала в свою комнату, держась рукой за голову.

Я за ней:

– А что я сделал… Я ничего не сделал… – Свинство, безусловно, повторять одно и то же всю жизнь.

Она молчала.

– Скверно, что опять у тебя голова болит! – сказал я сочувственно и глупо.