81/103 Поля.

80/104 Песчаный откос и дорога. Колодезные журавли.

Владимир Богомолов не был культуртрегером и наивно воссоздавал в своем романе атмосферу реальности и правдоподобия.

Но список прекрасных перлов прозаика-молотобойца Левенталя куда длинней перечня богомоловских записей. Среди них есть удивительные языковые находки:

– «Они уже дошли до угла. Проспект тянется слева направо». Это определенно реминисценция к анизотропному шоссе Стругацких. Справа налево проспект не тянется.

– «…наводит пистолет и медленно всаживает пулю в замок».

– «Взгляд из-под лысых бровей».

Здесь даже легкие молотобойца делают лишний вдох.

Теперь пора предоставить слово хору «Левенталь и его клиентелла».

Хор: «Ну и что? Подумаешь – тушенка с пачкой гречки! Как не стыдно передергивать, цепляться к мелочам и выискивать блох! Как смеете вы, пасквилянты, осквернять святой великий подвиг… глумиться над данью памяти, возданной… (далее по шпаргалке). Бабушки рассказывали прозаику…».

Дела известные. Но глумится и оскверняет как раз тот, кто написал, похвалил и издал этот левоподмышечный текст. Ведь, если убрать из книжки всю нелепицу и нескладуху, которую писатель-прозаик Левенталь высосал из пальца, взял с потолка и выкопал из собственного носа, и отжать третьей свежести ходульные рассуждения о боге, Боге, Времени, Смыслах и доле ангелов, то останется тот самый обшарпанный, заезженный набор кубиков: «холод», «буржуйка», «хлебная карточка», «пайка», «беспощадный НКВДшник» из которого уже не первое поколение писателей-культуртрегеров собирает слово «блокада» и бодро бежит в сторону кассы. О таких левенталях много лет назад написали Илья Ильф и Евгений Петров:

«Вокруг рукописи начинается возня. Ее читают, перетаскивают из комнаты в комнату, над ней кряхтят.

– Ну что?

– Ах, – говорит утомленный редактор, – Исбах далеко не Бальзак, но этот Подпругин такой уже не Бальзак!

– Что ж, забракуем?

– Наоборот. Напечатаем. Отображены актуальнейщие темы. Язык суконноватый, герои схематичны, но настроение бодрое, книга зовет. Потом вот в конце ясно написано: «Это есть наш последний».

– «И решительный» написано?

– «И решительный».

– Тогда надо печатать. Книжка, конечно, – заунывный бред, но зато не доставит нам никакого беспокойства. Никто не придерется».

Счастливые времена были для подпругиных, левенталевских прародителей – не было на них новой критики.