– Но если не бороться, то тогда ничего не изменится.

– Мария, думаю, мы уже с тобой достаточно поборолись для того, чтобы просто выжить. Наверное, пока ты странствовала по дальним странам, ты уже успела подзабыть, кто мы такие. А мы – цыгане, низшие из низших. Нас никто и слушать не станет.

– Потому что мы никогда не говорим! – возмутилась в ответ Мария. – Прости меня, Рамон, но в Америке, там все по-другому. Взгляни, чего добилась Лусия, будучи цыганкой. Куда бы она ни приезжала, ее везде встречали и чествовали, как звезду.

– Да, за ее талант. Но Лусия – это редкостное создание, ни на кого не похожее. А кто я такой? Простой батрак, да и только.

– Пусть батрак, – тихо промолвила Мария и взяла Рамона за руку. – Но ты – человек, которого я люблю всем сердцем.

* * *

– Итак, на ближайшие полгода у вас должно хватить денег на все: заплатить за жилье, за продукты, плюс расходы на все эти молочные смеси для Айседоры. – Лусия с улыбкой глянула на голенькое тельце дочурки, которая подталкивала ножкой свою пеленку на пол. Лусия подошла к малышке, склонилась перед ней на колени и перецеловала по очереди ее ножки и ручки, потом расцеловала в обе щечки. – До свидания, любовь моя, mi pequena. Будь паинькой, и до встречи.

– Приехало такси, Лусия, – крикнул ей Рамон.

– Уже иду. До свидания, Рамон. Ангелина… – Лусия расцеловала и ее в обе щеки. – Пока. Мамочка, береги себя и мою ненаглядную Айседору.

– Обещаю, доченька. Господь с тобою, querida. Счастливого пути и до скорой встречи.

Лусия послала всем воздушный поцелуй, а ее крохотные ножки, обутые в новые кожаные туфли-лодочки, весело застучали по изразцам на террасе. Прощальный взмах рукой, она садится в машину, и такси трогается с места.

Ангелина осталась на террасе в одиночестве. Глаза ее были полны слез.

«Они ведь больше никогда не увидятся», – подумала она с горечью.

33

33

Прошло несколько месяцев. Несмотря на боль разлуки, вызванную отъездом Лусии, в отсутствие дочери с ее беспокойным нравом и взрывным темпераментом жизнь в доме стала гораздо спокойнее. Да и Рамон почувствовал себя свободнее: ему всегда было неловко перед Лусией из-за Хозе. Зато сейчас он расслабился, изливая все оставшиеся у него отцовские чувства на малышку Айседору.