Он уже поднес ко рту вилку с яичницей, но остановился и кивнул.

– Это правда? – спросил я.

– Конечно, почему нет? – сказал Альберт.

– Потому что оставаться здесь опасно.

– О чем ты говоришь?

Тут я и огорошил их новостью:

– Я видел одноглазого Джека. Он жив.

Сонные, покрасневшие глаза Альберта вдруг прояснились:

– Ты врешь.

– Не вру.

Моз положил вилку и показал: «Почему ты не сказал нам?»

– Не было возможности. Но говорю сейчас. Нам надо уходить.

Дверь распахнулась, и вошли Тру с Кэлом, преисполненные утреннего энтузиазма, особенно Тру.

– А вот и он, – сказал Тру, так сердечно хлопнув моего брата по спине, что мне показалось, Альберт сейчас вернет обратно то немногое, что ему удалось запихнуть в себя тем утром. – Нас ждет великий день, Норман.

Моз показал: «Потом поговорим».

Мужчины подвинули стулья к нашему столу и сели, Герти с Фло принялись кормить их. Говорил по большей части Тру, он делился своими планами буксировать караван вниз по реке на следующей неделе.

– Вам предстоит многому научиться, – обратился он к Альберту и Мозу. – Работа тяжелая, но вы научитесь жить на реке, и клянусь Богом, парни, нет другой такой жизни.

Разливающая кофе Фло улыбнулась и объяснила нам:

– Мы с Тру выросли на воде. Столько раз ходили вверх и вниз по Большой мутной реке[42], что я уже и не помню.

– Ничто не сравнится с рассветом над Миссисипи, Норман, – сказал Тру. – Вода вокруг словно огонь, и вся река пуста – никого, кроме тебя и твоего буксира. Клянусь, стоя в рубке в такое утро, чувствуешь себя королем, оглядывающим из замка свои владения.