И еще вспомнилось, связанное со Сталиным, — с ним вообще многое было связано у Александра Михайловича. Это было до Великой Отечественной, весной сорокового года. После затянувшегося заседания Политбюро, на котором были и военные, Сталин пригласил его участников отобедать у него на квартире, находившейся этажом ниже сталинского кабинета в Кремле с портретами Суворова и Кутузова по стенам. На заседании по докладу начальника Генерального штаба был принят ряд оперативных и довольно срочных решений. Борис Михайлович Шапошников дал Василевскому указание немедленно отправиться в Генштаб, отдать там все распоряжения, связанные с этими решениями. Минут через сорок пять после того, как Александр Михайлович прибыл в Генштаб, ему позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сообщил, что Василевского ждут в Кремле к обеду. Закончив дела, Александр Михайлович через несколько минут уже сидел рядом с Шапошниковым за обеденным столом. Один из очередных тостов Сталин предложил за здоровье товарища Василевского — представителя шапошниковской школы и вслед за этим задал Александру Михайловичу неожиданный вопрос: почему по окончании семинарии он не пошел в попы? Несколько смутившись, Василевский ответил, что ни он, ни отец не имели такого желания, что ни один из четырех сыновей не стал священником. Улыбка, как всегда, застряла в рыжеватых усах Сталина: «Так, так. Вы не имели такого желания. Понятно. А вот мы с Микояном хотели пойти в попы, но нас почему-то не взяли. Почему, не поймем до сих пор». Все засмеялись. Но беседа на этом не закончилась. «Скажите, пожалуйста, — продолжил Сталин, — почему вы, да и ваши братья, совершенно не помогаете материально отцу? Насколько мне известно, один ваш брат — врач, другой — агроном, третий — командир, летчик. Я думаю, что все вы могли бы помогать родителям, тогда бы старик не сейчас, а давным-давно бросил бы свою церковь. Она была нужна ему, чтобы как-то существовать». Александр Михайлович ответил, что с 1926 года он порвал всякую связь с родителями. И если бы поступил иначе, то, по-видимому, не только не состоял бы в партии, но едва ли бы служил в рядах Рабоче-Крестьянской Армии и тем более в системе Генерального штаба. И сказал далее: «Несколько недель назад я впервые после многих лет получил письмо от отца. Во всех служебных анкетах, заполняемых мною, указывалось, что я связи с родителями не имею... Я доложил о письме секретарю своей партийной организации, который потребовал, чтобы впредь я сохранял во взаимоотношениях с родителями прежний порядок». «Вот как?» — Сталин удивленно вскинул брови, и все присутствующие тоже удивились. Растягивая слова, Сталин сказал, чтобы товарищ Василевский немедленно установил с родителями связь, оказывал бы им систематическую материальную помощь и сообщил бы об этом разрешении в парторганизацию Генштаба. «Слушаюсь, товарищ Сталин», — ответил Александр Михайлович, смятый разговором. Был ли тогда Сталин искренен или играл? Через несколько лет он почему-то вновь вспомнил о его стариках, спросил, где и как они живут. И опять растерянность овладела Василевским. Он ответил: мать умерла, а восьмидесятилетний отец живет в Кинешме у старшей дочери, бывшей учительницы, потерявшей в Великую Отечественную войну мужа и сына. Сталин сказал: «А почему бы вам не взять отца, а может быть, и сестру к себе? Наверное, им здесь было бы не хуже...» Конечно, не хуже. Как не хуже было бы родителям, если б он не порвал с ними, самыми близкими ему людьми. Но иного выхода не было, так от него требовали, так поступало большинство.