Она молча взглянула на меня.

— Я любила его, — повторили тихо. — Наверно, и сейчас люблю…

Я хотела ответить ей:

«Тогда пеняйте на самое себя, раз вы его любите…»

И опять промолчала. А она продолжала опять:

— У меня характер такой, я трудно с людьми схожусь. И сама не рада, что я такая вот уродилась, но ничего не могу с собой поделать. И никогда ни на кого я не взглянула, веришь, никто мне не нравился, а тут, как увидела Гогу, просто обо всем и обо всех позабыла. Он ведь не похожий ни на кого, веселый, словно солнышко, всегда такой радостный…

Я не выдержала:

— Какое еще солнышко? Он очень себе на уме, уж поверьте, мы с бабушкой бок о бок с ним и с его братом живем и хорошо их обоих изучили. Они только друг друга любят, больше никого, и никто им не нужен, они признают только нужных людей, и все, а так, можете не сомневаться, никогда ни для кого вот на столечко не сделают, если им это не выгодно…

Капочка, казалось, внимательно слушала меня. Потом сказала:

— Пусть так. Ну и что с того? Я знаю, он не любит меня и, наверно, никогда не любил, зато я люблю его, для меня на всем свете нет никого дороже его!

Я невольно подивилась. Что за сила любви, что за бескорыстная душевная открытость!

Мы прошли еще немного вперед, и она сказала:

— Ладно, не поминай лихом…

— Как так? — не поняла я. — Почему не поминать лихом? Вы куда-то уезжаете?

— Да, уезжаю, — ответила Капочка, голос ее на мгновение дрогнул. — Не буду больше здесь жить. Не могу с ним в одном городе находиться и его не видеть…

Голос ее звучал непритворной горечью.

— Куда же вы поедете? — спросила я.

Она пожала узкими плечами:

— Куда-нибудь, свет велик. Найду себе место…

Осторожно высвободила свой локоть, повернулась ко мне и вдруг быстро, почти мгновенно, прижала губы к моему виску.