Мы прошли через весь Арбат, до самой Смоленской площади. Я спросила Луговского:

— Наверное, она была очень красивая?

— Кто? — переспросил Луговской. — Вы имеете в виду Марию Аристарховну?

— Да, ее.

— Возможно, — согласился Луговской. — У нее, если вы заметили, и теперь такие выразительные, яркие глаза. Я ее застал уже сильно пожилой, она часто болеет, но запомните: в этом щуплом, немощном теле живет подлинно сильная, мужественная душа…

— Напишите о ней стихи, — вдруг прорвало Сережу.

— Там поглядим, не будем загадывать, — неопределенно ответил он и прервал разговор.

Мне подумалось: наверное, подобно многим поэтам, Луговской не любит говорить о своих замыслах, делиться планами. По-своему, должно быть, он прав…

Прошли годы. Конечно же я позабыла об арбатской дворянке, да и не к чему было вспоминать о ней, пути наши, однажды перекрестившись, так и не сошлись больше ни разу.

Но как-то, было это в первые июльские дни сорок первого, война только-только начинала разгораться, я встретила Марию Аристарховну все там же, на Арбате, неподалеку от «Праги».

На этот раз на ее плечи был накинут плотный серо-зеленоватого цвета ватник, на ногах мальчиковые ботинки, хотя день был сравнительно теплый.

Арбат был уже далеко не тот. На окнах домов белели крест-накрест наклеенные полоски бумаги, мешки с песком закрывали витрины магазинов.

Я первая подошла к Марии Аристарховне, она подняла на меня недоумевающие глаза.

— Когда-то, тому уже семь лет, нас познакомил Владимир Александрович Луговской, — сказала я.

Лицо Марии Аристарховны оживилось. Она не узнала меня, я это поняла сразу, но имя Луговского открыло путь к ее сердцу.

— Луговской, — повторила она. — Я так давно не видела его…

— Я тоже, — призналась я. — А что вы собираетесь теперь делать? Поедете в эвакуацию?

Тогда только что родилось и постепенно стало обретать права гражданства новое, не бытовавшее раньше слово «эвакуация»…

— Нет, — ответила Мария Аристарховна. — Никуда я не собираюсь, хотя… — прервала она себя, слегка улыбнувшись. — Неправда, собираюсь, завтра же еду в Волоколамск, на трудфронт, копать рвы…

Еще одно слово было рождено войной — «трудфронт».