Глубоко уважающий Вас. В. Жаботинский, Новосельская, 91.

Горький, неоднократно в дореволюционную эпоху порицавший поляков за антисемитизм и разжигание антиеврейских настроений в России[282], в своем ответном письме полностью солидаризовался с мнением Жаботинского. При этом он однозначно поддержал его точку зрения об использовании русской оппозицией евреев в качестве действенного «боевого материала» в борьбе с царским правительством — см. об этом в Гл. 3. При этом, явно идеализируя евреев, как незаслуженно угнетаемый в истории «народ Божий», Горький очень болезненно воспринимал любые проявления негативных общечеловеческих качеств со стороны отдельных представителей еврейской общественности — главным образом евреев-журналистов, способствующих, по его мнению, своими бестактными провокативными заявлениями разжиганию антисемитизма в обществе. Жаботинский же, напротив, считал, что к евреям негоже относится как к «особенной категории людей»[283], а самим евреям нечего стыдиться самих себя и перед кем-то оправдываться в своих человеческих недостатках и пороках, коими они наделены в равной степени со всеми остальными представителями рода людского. Он справедливо полагал и всячески декларировал, что евреям — в равной степени, как и всем другим народам присущи свои национальные особенности: культурно-религиозные, ментальные, психологические… Поэтому и относится к ним со стороны той или иной национальности надо также, как и к другим инородцам, исходя из основного принципа межнациональной толерантности: «Люби свой народ, но уважай и другие».

Горький М. — Жаботинскому В. Е. Март, 1911 г., Капри Уважаемый Владимир Евгеньевич! Книжку «Поляки и евреи» до сего дня не получил, рецензий и объявления о ней не вижу и выписать — не могу, а прочитать мне хочется и нужно. Позвольте побеседовать с Вами. Сказав «антисемитский поход польского общества вносит в русскую общественность какую-то новую скверну», — Вы, думаю, смягчили значение факта, мне кажется, можно сказать более определенно и резко: антисемитизм поляков постепенно вынуждает и русское общество обнажить свой скрытый до сей поры антисемитизм. Раньше наша интеллигенция более или менее успешно прятала эту язву на своем лице под сочувственными улыбками в сторону евреев, — Вы это знаете и, помнится, даже писали об этом. Надо было прятать — еврей шел и боролся рядом с нами, он был нужен как превосходный боевой материал, как дрожжа. Но — брожение кончилось, кое-что получено[284], нищие — довольны, и ныне, когда многие, очевидно, искреннейшее верят, что Россия достигла «правового порядка», — вчерашний товарищ боя «жид» стал лишним человеком, а продолжает оставаться дрожжей. Это — мешает тем, кто хочет покоя и порядка. Разумеется, не вся интеллигенция играла столь фальшиво и постыдно, да и в этой ее части, наверное, многие не чувствовали себя антисемитами. А наступило пакостное «сегодня» и — чувствуют. Однако скажу, что многие евреи сами кажутся мне невольными и косвенными возбудителями антисемитизма. В настоящее время среди евреев, работающих в прессе, разродилось немало бестактных людей. Иногда эта бестактность объясняется темпераментом, а порой, видимо, просто желанием угодить хозяину. Когда, например, с фамилией Гершензон говорит о законном применении штыков в деле воспитания русского народа[285], — это не может быть принято русским народом как признак понимания и уважения к нему. Весьма вероятно, что в Гершензоне ни капли нет еврейской крови и он самый обыкновенный жалостнейший русский интеллигент, но — ведь читатель судит по фамилии и пишет знакомому такие слова: «А что Вы скажите о жиде, который участвуя в походе против демократии, штыками угостить ее просит? Как это понимать — месть за погромы или ассимилятор желает выслужиться у начальства?» Участие евреев прессы в том натиске на демократию, который предпринят известной частью россиян, уверенных, что они уже стали европейцами, — должно было дурно отозваться на всех евреях, и вот — отзывается.