Рутенберг обладал перед Жаботинским тем немалым преимуществом, что был известен в Европе как революционер-социалист, борец с царским режимом — отсюда поддержка его французскими социалистами, входившими в правительство <…>. Знаком Рутенберг был также с одним из основателей французской Рабочей партии Жюлем Гедом (наст, фамилия Базиль; 1845–1922) <…>. После начала войны до октября 1915 г. Гед занимал пост министра иностранных дел. <…> Мы не знаем, о каких конкретно demarches Рутенберга идет речь в <переписке Ж. Геда >, но важен сам по себе факт имевшейся у него возможности их устраивать в присутствии министров крупнейших европейских держав. <…> В руках Рутенберга имел<ись> <…> рекомендательные письма, открывающие двери правителей Европы. Где по социалистическим, а где — по еврейским каналам (прежде всего через барона Э. Ротшильда) он сумел взобраться на самую вершину европейской политической пирамиды, встречаться и иметь дело не с второстепенными фигурами, а с теми, кто непосредственно или за кулисами официальной политики определял развитие европейской и мировой истории [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 80].

В феврале 1917 года царский режим в России пал. Рутенберг, находившийся в это время в США, где занимался реализацией сионистских проектов, связанных с Еврейским легионом, был одним из многих эмигрантов, приветствовавших революцию и пожелавших немедленно вернуться в Россию.

…идея Еврейского легиона, в разных видах уже воплощенная, отходила перед Рутенбергом на задний план, уступая место куда более грандиозному и дерзновенному в его глазах проекту — дарования свободы и равенства евреям России. Его, без сомнения, уже увлекла та цепная реакция, которая должна была за этим последовать. Идеал революционера-социалиста и еврейского общественного деятеля сливались в этой новой исторической перспективе воедино, и, скажем так, более крупная задача заслоняла задачу более узкую и более частную. В этом была своя объективно-политическая логика и свой субъективно-психологический резон. <…> В этом своем качестве деятеля, пытавшегося связать решение еврейской проблемы не только <…> с построением еврейского государства, но с устройством в своем роде мировых судеб вообще, Рутенберг явил уникальность <…> собственной натуры <…> и того варианта сионизма, который сильно отличался от привычных и принятых норм и потому у многих вызывал органическое и по-своему законное отторжение. <…> …революционный синдром переоборудования мира в Рутенберге оказался абсолютно ничем не истребим: «Он был революционер по сути своей, и революция для него никогда не прекращалась». В эту ценностную иерархию вплетался еще один немаловажный мотив — непреходящей привязанности к России, <в которую>, спустя более чем через 11 лет после бегства из нее вновь вернулся Рутенберг [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 94].