<…> … не прерывались и после того, как Рутенберг осенью 1919 г. поселился в Эрец-Исраэль и стал во главе электрической компании. Они вели, пусть и не очень оживленную, переписку, и главное — интерес друг к другу с годами не только не угасал, но даже способствовал еще более крепкой дружбе. Судя по эпистолярию, отложившемуся в <его архиве>, Рутенберг несколько раз навещал Горького в Сорренто. В <…> письме Горькому из Лондона от 18 марта 1925 г.<…> Рутенберг писал: «Только на днях узнал, что Вы живете в Sorrento. Очень хотел бы Вас видеть. Дней через 8–10 возвращаюсь в Палестину. Может быть, смогу поехать через Неаполь и остановиться у Вас на несколько часов. Сообщите, можно ли Вас видеть. Всего Вам наилучшего. П. Рутенберг». В тот раз, однако, Рутенберг к Горькому не попал. Находясь на обратном пути из Англии в Палестину в Марселе, он сообщал ему 3 апреля: «Освободился в Лондоне за Ы часа до отхода поезда, и пришлось поехать этим путем. Ближайшим. Должен торопиться обратно в Палестину. Как ни стараюсь, а глупому слову „должен“ до сих пор не разучился. В конце июня должен (опять „должен“) быть опять в Европе. Постараюсь поехать через Неаполь. Очень хочу Вас видеть. <…> Всего Вам хорошего, Алексей Максимович. Я действительно неисправим. Трудно это. Всюду и всегда. Но стоит. Результат всюду, всегда, всему и всем как будто один… Но все-таки лучше, чем быть стервятником. В жизни всякий по-своему с ума сходит. Предпочитаю мое помешательство другим». Именно Рутенберг сообщил соррентийский адрес Горького палестинскому русскоязычному прозаику А. Высоцкому, давнему горьковскому знакомому, <когда тот написал ему, что, мол>: «М. Горький просил Вас передать мне, чтобы я ему написал (?). Но я не знаю его теперешнего адреса. Очень прошу Вас сообщить мне адрес Горького. Заранее благодарю Вас. С почтением, Dr. А. Высоцкий». <…> На записке рукой Рутенберга написан горьковский адрес: Signor Alessio Peshkoff Villa Massa Sorento Italy [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 68]. <…> К Рутенбергу как исторической фигуре или частному человеку можно относиться по-разному, но в одном отказать ему точно нельзя: он до конца остался верным когда-то принятым обязательствам и обетам. Прежде всего — старомодным представлениям о чести и достоинстве, благородстве и долге. Долге не только в широком значении, но и в материально-прозаическом смысле тоже. Маленькая иллюстрация: в письме М. Горькому, с которым он был дружен, вспоминая о своем старом денежном долге, Рутенберг писал 18 марта 1925 г. из Лондона: «Дорогой Алексей Максимович, в 1907 или 08-м году Вы дали по моей просьбе моей жене 500 руб<лей>. Посылаю Вам чек на 50 фунтов. Спасибо за оказанную в свое время помощь» [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 6]. После смерти <друга Горького> Л. Б. Красина <…>, советского государственного деятеля, <…>, которого Рутенберг хорошо знал лично, он с грустью писал Горькому 15 декабря 1926 г.: «Леонид Борисович умер. Жаль. Старая гвардия сходит со сцены. Хорошо ли, плохо ли, цели своей служила верой и правдой. Нашему поколению жаловаться на прожитую жизнь не приходится. Но жаль. Слишком рано он умер». В том же письме он сообщал: «Хотел послать Вам к праздникам здешних апельсин и grapefruits, но оказалось, что подобные предметы потребления в Италию ввозить воспрещено. Ничего не поделаешь. <…> Буду на будущей неделе в Ерусалиме, выберу что-ниб<удь> из тамошней керамики для Вас». Общение Рутенберга с Горьким имело и другие, опосредованные каналы. Так, в конце 1929 г. писателя посетил в Италии Б<ерл> Кацнельсон <…> редактор социалистической газеты «Davar» и едва ли не главный идеолог рабочего движения в сионизме. Об этой встрече Б. Кацнельсон рассказывал в письме М. Бейлинзону, датированном 2–3 января 1930 г. и отправленном из Италии в Эрец-Исраэль [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 68].