Я держалась из последних сил, заставляя себя следить в бинокль за бичеванием, словно пыталась разделить и тем самым уменьшить боль Джимми. Счетчик на табло показывал всего тридцать восемь ударов, а он уже изнемогал, спина превратилась в сплошную рану, глухие стоны, которые он сдерживал, стискивая зубы, были все слышнее, усиленные звукооператором. Гробовая тишина воцарилась на трибунах. Люди наконец поняли, что происходит на их глазах, — или просто не хотели ничего упустить. На гигантских экранах крупные планы лица чередовались с замедленным показом проступающих под ударами бича полос.

На пятьдесят шестом ударе Джимми рухнул наземь. Цифры на счетчике замерли. Прибежала медицинская бригада, его осмотрели, посчитали пульс, измерили давление, вкололи кардиотоник. Гримерши вытерли кровь, подправили грим. Врач на экране успокаивающе покивал — и пошла реклама. Пауза затягивалась, все уже подумали было, что он откажется продолжать, страсти на тотализаторе накалялись, и те, кто ставил на Джимми, разразились исступленными аплодисментами, когда он поднялся и снова подставил спину статистам в костюмах римских легионеров. Это была последняя овация.

Я сидела с закрытыми глазами, когда Ким вдруг сжала мой локоть. Счетчик показывал сто двадцать, но публика почему-то не рукоплескала концу испытания. Джимми стоял пошатываясь, вскинув голову, еще содрогаясь всем телом от несуществующих ударов бича. Ему промыли раны, дали напиться, врачи снова осмотрели его.

Потом на него надели льняной хитон, увенчали голову терновым венцом, и он на нетвердых ногах направился к большому кресту, который поднесли ему легионеры. Наклонился, взвалил его на спину и начал подниматься на холм.

Публика безмолвствовала, замерев в невольном уважении, волнении и тревоге. Напряжение, царившее поначалу, сменилось каким-то дружным воодушевлением. На глазах у всех он вытерпел боль за пределами сил человеческих; на глазах у всех он нес теперь крест, и люди верили в него. Любопытство уступило место надежде, душевная смута пересилила жажду зрелища, на смену прогнозам пришли молитвы. Это был человек, сгибавшийся под тяжкой ношей, — и гораздо больше, чем просто человек. Каждый из нас шел вместе с ним, каждый преодолевал этот путь шаг за шагом, отринув страх, невозможность и абсурдность происходящего, ощущая в себе безмятежный покой, который сквозь маску страдания озарял крупные планы Джимми. Только вокруг площадки почему-то нарастала суматоха, ассистенты суетливо сновали между камерами и недоуменно разводили руками.