Расталкивая статистов и рабочих, улепетывавших вместе с публикой, мы с Ким бросились к холму. Джимми так и лежал между двумя обломками своего креста. Он потерял сознание.

Два санитара с носилками спешили к нам, на бегу испрашивая у руководства разрешения унести тело. Телефоны не отзывались. Руководству было не до того: слишком много проблем, правовых, рекламных и финансовых, возникало с прекращением спутниковой трансляции. Забытого всеми Джимми отнесли к медицинскому фургону.

Там, среди пострадавших, он пришел в себя и уступил свою очередь. Он успокаивал нас, говорил, что потерпит. Санитары дали ему обезболивающее, отодрали прилипший к окровавленной спине хитон, перевязали раны. Пока он лежал под капельницей, я выдернула пинцетом два десятка вонзившихся в кожу головы шипов.

Снаружи продолжалась потасовка. Я боялась, как бы фанатики не набросились на Джимми — приложиться, потребовать чуда, — но спектакль прервался, а много ли стоит актер без роли? Страх оказался сильнее веры, спасение своей шкуры насущнее спасения души, и никому больше не был нужен тот, кто получасом раньше нес на своих плечах надежду всего человечества. Помилованный Иисус — не Бог. Все оказалось обманом, надувательством, рекламным трюком. Когда опасность миновала, разочарование и гнев пришли на смену панике, и распаленная толпа возжаждала крови. Из санитарного фургона было слышно, как зрители штурмуют телевышку, требуя вернуть деньги. Ким кое-как остригла волосы Джимми, а я сбрила ему бороду, и так, инкогнито, нам удалось перенести его в машину «скорой помощи».

Привязанный ремнями к носилкам, накачанный транквилизаторами, он держал наши руки в своих и улыбался нам, то проваливаясь в беспамятство, то возвращаясь. Мы подъезжали к аэропорту, когда он произнес первое слово. Приникнув ухом к его губам, я услышала:

— Патмос.

— Патмос?

Мои губы растянулись в улыбке и ощутили вкус моих слез. Я повернулась к Ким. Вздохнув, она устало подтвердила:

— Патмос. Пещера, где святой Иоанн написал Апокалипсис.

Не стоило ей возражать, но для нас с Джимми это значило совсем другое. Я деликатно намекнула, что возвращать Джимми для лечения в Соединенные Штаты, возможно, не вполне своевременно: пока не улягутся страсти, лучше переждать где-нибудь в Европе, в тихом месте. Она посмотрела на нас. Джимми опустил веки в знак согласия. Ким позвонила в посольство и изменила наш маршрут.

~~~

~~~

Последние рыбаки вернулись в порт, чайки улетают к горизонту, солнце садится, и зимняя тишина опускается на белые крыши.

Затушив сигарету, я ухожу с террасы. В углу у камина Ким склеивает греческую амфору, которую нашла в море, а на большом монастырском столе, занимающем почти всю комнату, миссис Неспулос начиняет виноградные листья холодным чили — это блюдо ее собственного изобретения, отвратительное на вкус, но ей, как она говорит, оно напоминает об Америке. Операции на сердце прошли не очень удачно, но старушка пока жива и каждый день ходит к могиле мужа в глубине сада — просит прощения за то, что все еще не с ним. Наше присутствие ей, кажется, приятно, но она уже не от мира сего. В своем маленьком раю в Эгейском море она не живет, а убивает время среди старых фотографий, графинчиков узо и виноградных листьев.