В этом отношении все те, кто убежден, что и Роулинг, и Агамбен своими заявлениями рискованно и, вероятно, разрушительно вмешались в процесс формирования собственной прижизненной репутации, и что их наследие теперь требует переоценки и переписывания с точки зрения обнаружившихся «неприглядных» сторон их воззрений, недооценивают текущий процесс, в котором оба деятеля приняли участие и который состоит в разрушении прежних интеллектуально-политических оппозиций.

Возвращаясь, таким образом, к вопросу о kehre и réécriture – очевидно, что самые высокие риски, способные задним числом лишить самого Жижека статуса «либертина от философии», которым обладали все структуралисты, находятся в зоне перекрытия его теоретического вклада и совершаемого им оглашения собственных политических пристрастий. Если либертинаж структурализма оказался возможен исключительно в области, отделенной от традиции университетского гуманитарного академизма, с одной стороны, и от обоснования предпочитаемой политической формы – с другой, пересечение границ этой области в любом направлении может привести к выбыванию мыслителя, «выписыванию» его из когорты тех, кто предпринял в рамках этих границ необходимое торможение. Многие усматривают основания для такого выбывания в отчетливой опоре Жижека на марксистский проект, но подобное утверждение справедливо только после соответствующей коррекции толкования этой опоры. Тогда как сам Жижек неоднократно заявлял о прямой приверженности заданной марксизмом перспективе, его вклад наследует традиции «второй критики» не столько в содержательно марксистском, сколько в методологическом присущем этой критике плане – то есть он марксист постольку, поскольку является последовательным носителем критики данного уровня, а не критик лишь постольку, поскольку «марксист». Располагаясь в интерстициальном, «межтканевом» пространстве, которое вторая критика преимущественно осваивает и в котором перемещается по путям, закрытым для критик низлежащих типов, мысль Жижека, даже будучи ангажированной, в любом случае осуществляет проблематизацию, отталкиваясь не от вопроса политического «строя», вытекающего из метафизического идеала должного общественного «устройства» в принципе, но от регистрируемых в текущей ситуации структурных напряжений, разрывов, связей и контрактур, в поле действия которых элементы этой ситуации располагаются.

Если со стороны метода структурализм выполняет нейтральную работу подобной регистрации, то с политической стороны он представляет собой недемократическую и частично немарксистскую критику системы, являясь, таким образом, альтернативой и оппозицией двум основным левым повесткам. Еще в 1988 году Энтони Гидденс мог позволить себе заявить, что «структурализм, равно как и постструктурализм, ныне мертв как мысль. Невзирая на обещания, исполнение которых они сулили в пору своей цветущей юности, в итоге они оказались неспособны произвести в философском осмыслении и социальной теории революцию, на которую изначально замахивались»[74]. При этом речь шла не о провокативной дерзости (на эффект которой Гидденс также безусловно рассчитывал), а всего лишь о «слепоте текущего момента», невозможности предугадать, все еще обитая в созданном структурализмом пространстве и пользуясь достижениями его теоретической эмансипации, до какой степени безальтернативной менее чем через два десятилетия станет интеллектуальная ситуация, в которой предположительное сопротивление утратило с производством критической мысли всякой сцепление, тогда как критическая мысль сама обернулась сопротивлением теории в тех случаях, когда последняя способна нарушить хрупкий баланс «худого мира», основанного на правозащитной осторожности и контроле за доброкачественностью публичных высказываний.