Я сказала ему: «Смотри, я восстала из мертвых», — а он ответил: «Это был настоящий человеческий ад» — и попросил у меня прощения. Он сказал: «Это была вина властей, которые толкали нас на эти поступки, стремясь к собственным целям». Он сказал, что сожалеет об этом, и попросил у меня прощения».

Эта женщина назвалась Лоренсией Ньирабезой. Она родилась в 1930 г. в деревне Таба, в нескольких минутах ходьбы от того места, где мы с ней встретились: на пустынном рынке в тени холма над небольшим торговым центром — два коротких ряда прилавков из древнего бетона и самана по обе стороны от песчаной красноземной дороги. Дважды в неделю, по базарным дням, в этом центре было не протолкнуться; в остальное время в нем витал дух призрачного города. Ржавеющий остов сожженного автобуса лежал на обочине дороги, и густые кусты пробивались сквозь впечатляющие руины большого дома, который принадлежал убитым в 1994 г. тутси.

Тогда было убито большинство тутси Табы. ОСТАВШИЕСЯ В ЖИВЫХ, КАК НЬИРАБЕЗА, БЫЛИ ОЧЕНЬ ОДИНОКИ, И ПОЧТИ ВСЕ ЛИШИЛИСЬ СВОИХ ДОМОВ. Не имея средств, чтобы отстроиться заново, и боясь оставаться среди соседей, чье поведение во время убийств помнилось им слишком хорошо, многие выжившие перебрались в этот центр, самовольно заселившись в лавки, которые остались пустовать после гибели владельцев-тутси или бегства владельцев-хуту в Заир. Теперь они боялись, что их выселят. За предшествующие две недели более 2 тысяч местных вернулись в Табу из заирских лагерей, и среди них был тот человек, Гирумухатсе, который, по словам Лоренсии Ньирабезы, убил всю ее семью и бросил умирать ее саму.

Ньирабеза была небольшого росточка женщиной с глубоко посаженными глазами и целеустремленным подбородком. Волосы она убирала в корону высотой почти в шесть дюймов[21], зачесывая их кверху со лба. Эффект был одновременно величественный и комический, что вполне согласовывалось с ее манерой держаться. Более десятка выживших отозвались на мое приглашение встретиться на рынке, но большинство ничего не говорили. Голоса тех, кто все же решался заговорить, редко были громче чуть слышного ропота, и стоило приблизиться незнакомому человеку, как они умолкали. Ньирабеза была иной. Она не шептала и не съеживалась. Похоже, считала, что ей нечего терять. Пока она рассказывала мне о Гирумухатсе, ее губы не раз растягивались в улыбке, и не раз другие выжившие реагировали на ее речь опасливыми смешками. Ньирабеза описала себя как «простую крестьянку»; учеба для нее закончилась после третьего класса. Но у нее был свой способ обращаться со словом — энергичный, иронический, язвительный от возмущения нанесенными ей обидами. И все же, по ее словам, она была потрясена до потери дара речи, когда Гирумухатсе, ее бывший сосед, с которым она когда-то делила пищу и питье, стал утверждать, будто его поступки — не его вина. Гирумухатсе убил десять членов ее семьи, сказала она мне, в основном это были ее дети и внуки.