Посещал ли Костя Мотовилиху, и как его встретили, мне о том никто не докладывал. И от Лёвы с Глебом давно нет весточки, а ведь «тётя Ксеня» полюбила их вопреки всему и скучает…

О разводе с Клавдией теперь даже не заговаривают, как и о том, чтобы оформить брак со мной. К чему, считает Костя, в эти сложные годы ещё усугублять положение? Ты и так жена мне, говорит он, запись в церковной книге здесь ничего не изменит… Но разве детям не важно будет знать впоследствии, что отец и мать их жили законным браком? Пока что я решила оставить эти разговоры до скончания войны. А что решил Костя, не знаю.

Учусь радоваться небольшим частицам счастия – вот как этому скупому фрагменту света, который озаряет страницы моего дневника. Как этому тихому часу, когда всё моё семейство сладко спит под мерный стук колёс…

Луна в небесах – словно серебряная печать.

Часть четвёртая Необщий знаменатель

Часть четвёртая

Необщий знаменатель

Я вовсе не сравниваю жизнь моих дядей и тёток по матери с метеорами, и всё же траектория их жизни кое-чему меня учит. Само собой, я не нашла у этих людей общих со мной знаменателей, которых искала. Иногда мне казалось, что я обнаруживаю какое-то сходство, но стоило мне попытаться точнее его определить, оно истончалось и становилось просто тем подобием, какое можно уловить между всеми живыми созданиями, когда-либо существовавшими на земле. Спешу заметить на будущее, что изучение отцовской родни в этом отношении дало мне не больше. Как и всегда, наверх всплывает только чувство бесконечной жалости к нашему ничтожеству и, вопреки ему, уважение и любопытство к хрупким и сложным структурам, которые как бы на сваях водружены над бездной, и каждая из которых чем-то отличается от других.

«Дерево гласных»

«Дерево гласных»

Екатеринбург, январь 2000 г.

Старый дневник Ксаны

«Ксана, обещай, что ты никогда с собой ничего не сделаешь», – сказала мама после Димкиной смерти. Я обещала – и знаю, что сдержу слово. Мне никогда не хватит мужества пойти на самоубийство. И даже если бы я всё-таки нашла в себе силы, то никогда не смогла бы уйти так, как это сделал брат, – не оставив родным даже записки! Мы с Княжной обыскали весь дом, но нашли только её же старую заначку, полбутылки водки, которую Ира тут же оприходовала. Дневников брат, разумеется, не вёл (а я на это втайне всё же надеялась).

Я позвонила Танечке, когда вернулась домой из Цыганского посёлка. Вначале приезжала скорая, чтобы зафиксировать факт смерти, потом милиция (миловидная полноватая женщина в форме сказала со слезой в голосе: «Господи! Ну такому красавцу зачем не жилось?» – и это были самые правильные слова из всех, произнесённых в тот вечер), последними прибыли люди из похоронного бюро. Димку увезли в морг после полуночи, брату предстояло лежать там вместе с другими телами – голыми, каждый с биркой на большом пальце ноги.