Она не была старой. Нося в себе с 1970‐х годов рак, она не казалась больной. Она была красивая, страстная и чрезвычайно умная женщина. Пока она была нашей современницей, можно было мечтать о том, чтобы с ней поговорить. Сейчас она там, где говорят между собой только великие. Для оставшихся это огромная потеря. Для Нью-Йорка, истинной дочерью которого она была, зияющая рана.

Сьюзан Зонтаг выглядела так, как должен выглядеть настоящий «ньюйоркер». Она носила длинные распущенные волосы, ее лицо всегда было открыто, она мало пользовалась косметикой, ходила в черном и любила крупные украшения. Она стремительно двигалась и любила помогать друзьям и знакомым. Была очень знаменитой и очень успешной, но с годами все больше занималась делами чужих людей и чужих народов. Себя она называла «ярым моралистом» и «фанатом серьезности», и эти автохарактеристики даже в пуританской Америке не казались уничижительными. В этой ее собственной морали было место защите геев и отрицанию скрытого фашизма, яростному протесту против политики Буша и поездкам в Сараево, признанию вины самой Америки за теракты 11 сентября и кампании протеста против аятоллы Хомейни, призвавшего убить Салмана Рушди. Ей все было интересно, и ей всегда было тесно в рамках.

Сьюзан Зонтаг написала семнадцать книг и множество эссе. Но кто она больше – писатель или философ, критик или киносценарист, сейчас уже не разберешь. Она из тех, чьи слова ловили на лету, чтобы тут же разобрать на цитаты. Она вошла в теорию современной культуры прежде всего как исследователь фотографии и других медийных практик. Она первая показала, что фотография есть рассказ, который требует от зрителя (читателя) большого труда по его прочтению, но отдает за это сполна. Она утверждала, что постмодернизм сыграл с нами плохую шутку, потому как сделал процесс творчества и его созерцания слишком простым. Она ввела в обиход термин «кэмп» – точка балансирования на грани вульгарности и театральности, «подделка», на которой строится значительная часть современного искусства: «Я испытываю сильную тягу к кэмпу и почти такое же сильное раздражение… Для того чтобы назвать чувствительность, набросать ее контуры и рассказать ее историю, необходима глубокая симпатия, преобразованная отвращением». Она исследовала эстетику геев. Проанализировав все и вся, она не боялась высказать вслух опасение, что интерпретация погубит восприятие «очаровательной, волшебной» силы искусства. Ей принадлежит замечательная формула отношения к поп-культуре – «это так плохо, что хорошо».