Ситуация на мавританском фронте была иной, чем на восточноримском. Расположенные там города были еще населены и, не в последнюю очередь, благодаря православным римлянам, поддерживали разносторонние связи с Карфагеном. В знаменитой «Нотиции…» указано, что в так называемой Проконсульской провинции насчитывалось пятьдесят четыре православных епископа, в Нумидии — сто двадцать пять, в Бизацене — сто семь, в обеих Мавританиях вместе взятых — сто шестьдесят четыре, в Триполитании же — только шесть (в результате разрушения тамошних римских укрепленных городов при Гейзерихе). Картина совершенно ясная. Гейзерих распорядился отделить свое царство от африканских владений Восточного Рима широкой полосой, хоть и не «выжженной», но опустошенной, обезлюженной, «ничейной» земли. В то же время западные коммуникации вандальской державы, доходившие до Тингиса-Танжера, оставались под надежной охраной. Серьезная угроза им со стороны «немирных» мавров возникла лишь при Гунерихе. Иначе невозможно было бы объяснить, почему все перечисленные выше православные епископы последовали таившему в себе для них, как минимум, опасность, если не смертельную угрозу, настоятельному приглашению вандальского царя прибыть к нему в Карфаген, для участия в споре о вере с ним самим и с арианским духовенством. Приглашенные Гунерихом кафолические иерархи предпочли прибыть в Карфаген добровольно, чтобы не быть принужденными к этому силой. Следовательно, власть вандалов в описываемое время распространялась не только на Карфаген с прилегающими территориями, но достигала и самых отдаленных епархий, расположенных на мавританской границе, охватывая широкую полосу североафриканских земель.

Похоже, что в конце V в., завершающего первую половину христианского тысячелетия, Европа не особенно интересовалась вандалами с их африканским царством. В Галлии, будущей Франции, скончался Хильдерик (Гильдерих, Хильдерих) I, последний правитель из царского дома салических франков. В лице его преемника Хлодвига на франкский престол вступил Меровинг, о котором со временем узнал весь позднеантичный мир. Но между Галлией и Африкой — «дистанция огромного размера», и, давление, оказываемое франками на вестготов и свебов, особого беспокойства у вандалов не вызывало.

А вот вспыхнувший в римском церковном лагере догматический спор явно лил воду на мельницу ариан-вандалов. Сторонами в этом споре были кафолические церкви Ветхого и Нового Рима. Таким образом, появились две, враждебные друг другу группы христиан, именующих себя православными, единственными правоверными христианами и народом Божьим. Ариан этот раскол в православном стане только радовал. Религиозная конфронтация в вандальской Африке стала сходить на нет. Гунтамунд, в виду очевидного расстройства, вследствие раскола, дотоле тесно сомкнутых рядов противостоявшей его арианской церкви православной «фаланги», проявил склонность к разумному компромиссу. Возможно, что, искреннее веря в Бога, Гунтамунд был лишен религиозного фанатизма, обладал редкой для тех времен широтой взглядов и потому не придавал особого значения религиозным спорам между христианами. Но его попытки договориться с православными зилотами были сведены на нет фанатизмом его собственных, арианских, зилотов, окружавших трон вандальского царя и портивших ему всю игру своими неуместными советами. Судьба донатистов и манихеев ничему их не научила, они продолжали слепо верить в то, что настанет день — и все христиане станут арианами. И потому тайно и явно противились проводимой Гунтамундом политике религиозной терпимости.