Описывая подобную сцену в другом тексте, Гинзбург трансформирует и идеализирует ее. В «Дне Оттера», где успешной деятельности героя ничто не препятствует, укладка банок описана торжествующим тоном:
Здесь у От. все хорошо подобрано. Банки – литровая для супа, полулитровая для каши (это обед тетки). К банкам подобраны плотно налезающие на них консервные крышки. Между банками кладется свернутая в клубок авоська – на случай каких-нибудь дополнений и жестяная коробочка, поперек ложка. Это нехитрое устройство, которым От. гордится. Это маленькая победа над хаосом, над частицей хаоса. Это начало стройности, социальности. Это прекрасное начало организации, которое побеждает проклятую изоляцию эгоистического человека, приобщая его к системе социального целого[1002].
Здесь у От. все хорошо подобрано. Банки – литровая для супа, полулитровая для каши (это обед тетки). К банкам подобраны плотно налезающие на них консервные крышки. Между банками кладется свернутая в клубок авоська – на случай каких-нибудь дополнений и жестяная коробочка, поперек ложка. Это нехитрое устройство, которым От. гордится. Это маленькая победа над хаосом, над частицей хаоса. Это начало стройности, социальности. Это прекрасное начало организации, которое побеждает проклятую изоляцию эгоистического человека, приобщая его к системе социального целого[1002].
На смену отчаянию, которое звучало в более раннем повествовании, пришла мечта о технической упорядоченности. В другом тексте не повествуется о катастрофической роли тетки (правда, поскольку автор употребляет страдательные причастия прошедшего времени, остается неясно, кто именно занимается подбором банок). Мы чувствуем, что Оттер радуется этому хорошо продуманному, красивому устройству своего быта, которое возникло из хаоса. В самом процессе описания всех подробностей вещественного мира, вплоть до ложки, уложенной поперек, чувствуется явное упоение.
В «Записках блокадного человека» соответствующая сцена несколько сокращена, ее эмоциональный накал снижен, и все равно в том, как Эн собирается на работу, есть что-то ликующее. Гинзбург называет «приятными» и «автоматическими» жесты Эна, завязывающего галстук и приглаживающего волосы щеткой. Она пишет: «Сумка с банками разного формата и свернутой в клубок авоськой пойдет через плечо. Этот участок, выделенный из хаоса, неплохо у него организован»[1003]. Это миг поднимает настроение, поскольку включаются механизмы, выделяющие некоторые участки тела из «хаоса вещей» (и хаоса других реальных людей). Эта подготовка к выходу из дома – уже не элемент бытовых трудностей, как в «Рассказе о жалости и о жестокости», а толчок к выходу в более радостную сферу упорядоченности социума во внешнем мире, где некоторые вещи (трамваи, Радиокомитет, столовая) функционируют автономно, движимые усилиями других людей. Эн гордится организованностью своего быта и наглядными доказательствами своей «социабельности»[1004]. По-видимому, эти позднейшие переработки текста – осуществление желаемого, изглаживание чувства бессилия, которое испытывала Гинзбург[1005].