Два дня спустя Ноайль отменил свою просьбу об отставке и прислал категорический ответ, вытребованный им у венского двора. Эта нота министра Кобенцеля составляет одну из самых серьезных ошибок, совершенных тогда державами. В ней Кобенцель требовал от имени своего двора восстановления французской монархии на основах, определенных королевской декларацией от 23 июня 1789 года. Это значило: восстановление трех сословий, возвращение духовенству его имуществ, а папе – графства Венессен. Австрийский министр, кроме того, требовал возвращения князьям империи их земель в Эльзасе со всеми феодальными правами. Нужно было знать Францию лишь по одним кобленцским россказням, чтобы предложить ей подобные условия, то есть потребовать в одно и тоже время уничтожения конституции, которой присягнули король и нация, отмены важного решения, принятого относительно Авиньона, наконец, банкротства, неминуемого при возвращении духовенству его по большей части уже проданных имуществ. Да и наконец, в силу какого права требовать такой покорности? По какому праву вмешиваться в дела Франции? С какой стати подавать жалобы в пользу эльзасских князей, когда земли их находились среди земель, принадлежавших французскому государству и, следовательно, должны были подчиняться его законам?

Первым движением короля и Дюмурье было спешить в собрание и сообщить ему эту ноту. Собрание, естественно, пришло в негодование, поднялся один общий крик: «Война!» Но Дюмурье не сказал собранию одного: Австрия, которой он грозил новой революцией в Люттихе, прислала к нему переговорщика по этому предмету; и человек этот говорил совсем иначе, нежели австрийское правительство, а последняя нота была явно плодом внезапного и подсказанного решения.

Собрание сняло с Ноайля обвинение и потребовало немедленного рапорта. Король уже не мог отступить; эта роковая война наконец должна была быть объявлена, но она не была для него выгодна. Французы-победители сделались бы еще требовательнее и непреклоннее насчет соблюдения нового закона; побежденные, они придрались бы к правительству и обвинили его в недостаточно усердном ведении войны. Людовик XVI вполне сознавал эту двоякую опасность, поэтому решение стало для него одним из самых тяжелых.

Дюмурье составил свой рапорт с обычной скоростью и отнес его королю, который продержал его у себя три дня. Вопрос состоял в том, должен ли король взять на себя инициативу и сам посоветовать собранию объявить войну или только совещательно обратиться к нему и объявить, что, согласно данным предписаниям, Франция находится на военном положении. Министры Ролан и Клавьер держались первого мнения, ораторы Жиронды – тоже и даже желали продиктовать тронную речь. Людовику неприятно было объявлять войну; он предпочитал объявить военное положение. Разница ничтожная, но ему это было бы легче. Можно было оказать это снисхождение его неловкому положению. Дюмурье, податливый более других, не послушал остальных министров и с помощью де Грава, Лакоста и Дюрантона заставил товарищей согласиться на желание короля. Это было первое его несогласие с Жирондой.