Барбару, избранный своими согражданами, только недавно приехал с юга с приятелем, тоже депутатом в Национальный конвент. Приятеля звали Ребекки. Это был человек малообразованный, но смелый, предприимчивый, чрезвычайно преданный Барбару. Читатели помнят, что последний боготворил Ролана и Петиона, на Марата смотрел как на бешеного зверя, а на Робеспьера – как на честолюбца, особенно после того как Панне представил его ему как необходимого диктатора. Возмущенный совершенными в его отсутствие злодеяниями, Барбару охотно приписал их этим людям, которых уже прежде ненавидел, и с самого своего прибытия высказался с такою энергичностью, которая сделала всякое примирение невозможным. Неровня своим друзьям по уму, но не лишенный понятливости, притом впечатлительный, красавец, герой, он сыпал угрозами и в несколько дней навлек на себя столько же злобы, как те люди, которые во всё время всей сессии Законодательного собрания не переставали задевать чужие мнения.

Ядром и центром всей партии был Петион, пользовавшийся всеобщим уважением. Будучи мэром при Законодательном собрании, он приобрел громадную популярность своей борьбой с двором. Правда, 9 августа он предпочел сражению путь совещательный, а после того высказался против сентябрьских побоищ и отделился от коммуны, как это сделал Байи в 1790 году. Но эта спокойная, молчаливая оппозиция еще не рассорила его с крайней партией, а только внушила ей страх перед ним. Просвещенный, спокойный, говоривший редко, никогда ни с кем не состязаясь талантом, он имел на всех, даже на самого Робеспьера, влияние, принадлежавшее разуму холодному и бесстрастному. Хоть он и слыл жирондистом, но все партии добивались его одобрения, все его боялись и в новом собрании он имел сторонниками не только правую сторону, но и среднюю и даже значительную часть левой стороны.

Таково было положение жирондистов относительно парижской крайней партии: за них стояло большинство общественного мнения, не одобрявшее совершенных чрезвычайных действий; они завладели большей частью депутатов, ежедневно прибывавших в Париж; на их стороне были все министры, кроме Дантона, который часто одерживал верх над советом, но не использовал своего могущества против них; наконец, они указывали как на своего главу на мэра Парижа, человека в тот момент наиболее уважаемого. Но они были в Париже не у себя дома, а среди своих врагов; им приходилось страшиться неистовства низших классов, шевелившихся под ними, а в особенности – будущего, так как это неистовство должно было расти вместе с революционными страстями.