Время между тем проходит; рассмотрение планов откладывается до следующего дня; собрание решает заняться тремя предметами: похищением депутатов; составлением списка подозрительных лиц; очисткой всех ведомств и комитетов. Заседание назначается на завтра на шесть часов вечера.

На следующий день, 20 мая, собрание сошлось снова. На этот раз Паш присутствовал. Ему представили несколько списков, наполненных именами, и он заметил, что их следует называть не иначе как списками подозрительных лиц, и это будет законно, так как таковые списки приказано составить официально. Несколько человек заметили, что не должно быть возможности узнать почерк ни одного из членов и что списки надо переписать. Другие на это заявили, что республиканцы не должны ничего бояться. Паш присовокупил, что ему всё равно, если при нем и найдут эти списки, потому что они касаются парижской полиции, которая вверена ему. Хитрый и сдержанный Паш не изменял себе: он непременно хотел удержать в рамках закона и своей должности всё, что от него требовалось.

Один из участников собрания, видя все эти предосторожности, сказал мэру, что ему, вероятно, неизвестно то, что происходило накануне, неизвестен порядок вопросов и его надо познакомить с этими подробностями: первый вопрос касается похищения двадцати двух депутатов. Паш на это заметил, что особы всех депутатов вверены городу Парижу; что покушение против них поссорило бы столицу с департаментами и могло вызвать междоусобную войну. Тогда его спросили, как же он подписался под петицией против двадцати двух, поданной 15 апреля от имени сорока восьми секций столицы. Паш ответил, что исполнил свою обязанность, подписываясь под петицией, которую ему поручено было подать, но сегодня предложенный вопрос не входит в число задач собрания, так как оно сошлось с целью заняться подозрительными лицами, а потому он будет вынужден закрыть заседание, если оно станет упорствовать в обсуждении подобных вопросов. Поднялся шум, и так как никому не хотелось толковать о списках подозрительных лиц, собрание разошлось, не назначив определенного времени для нового заседания.

Во вторник, 21-го, явились не более двенадцати членов. Одни не хотели более посещать такую буйную, отчаянную сходку, другие находили, что нет возможности совещаться с достаточной энергией.

Зато у кордельеров 22 мая агитаторы вполне отвели душу. Мужчины и женщины непрерывно горланили и ругались, требуя немедленного восстания; двадцати двух голов им уже было мало – они просили все триста. Одна женщина, совершенно выйдя из себя, предложила созвать всех граждан на площадь Согласия, всем вместе нести в Конвент петицию и не отставать от депутатов, пока те не подпишут декреты, необходимые для общего блага. Юный Варле, с некоторых пор появлявшийся во всех уличных беспорядках, предложил план восстания в нескольких статьях. Он хотел отправиться в Конвент, неся перед собой Декларацию прав человека под черным крепом, похитить всех депутатов, бывших прежде членами Законодательного и Учредительного собраний, разогнать всех министров, истребить всех оставшихся в живых из рода Бурбонов и т. д. Лежандр поспешил занять после него кафедру, чтобы выступить против всех этих предложений. Всей силой своего голоса он едва мог покрыть крики, поднявшиеся против, и ему с величайшим трудом удалось опровергнуть предложения Варле. Однако собрание непременно хотело назначить дату восстания и условиться о дне, когда идти в Конвент и изложить ему свои требования; но час уже был поздний, и кончилось тем, что все разошлись, ничего не решив.