Мы отдаем наши богатства европейским державам; мы уже щедро наделили ими Пьемонт, Пруссию, теперь еще собираемся наделить ими Австрию. Кто поручится нам в том, что эта держава лучше Пруссии сдержит свои обязательства? Кто поручится в том, что она не нарушит данного слова и не заключит мира, взяв наше золото? Мы возбуждаем гнусную междоусобную войну; мы вооружаем людей против их отечества; а между тем, к стыду нашему, эти люди, признав свою ошибку и мудрость своего нового правительства, покоряются ему и складывают оружие. Неужели мы станем вновь раздувать пепел Вандеи, чтобы опять устроить там ужасный пожар? Нам говорят о варварских принципах Франции: чем они хуже и вреднее для общества, чем наше поведение в мятежных провинциях?

Следовательно, все средства в этой войне – сомнительны или преступны. Мир, говорят нам, невозможен, Франция ненавидит Англию; но когда высказалось ее ожесточение против нас? Не тогда ли, когда мы обнаружили преступное намерение отнять у французов свободу, вмешаться в их выбор правительства, возбудить в их стране междоусобную войну? Мир, говорят, распространил бы заразу их принципов. Однако Швейцария, Швеция, Дания, Соединенные Штаты с ними в мире: разве их общественный строй разрушен? Мир, еще говорят нам, невозможен с правительством шатким и беспрестанно обновляемым. Однако Пруссия и Тоскана нашли, с кем вести переговоры, Швейцария, Швеция, Дания, Соединенные Штаты знают, с кем иметь дело, а для нас – вдруг – нет возможности никакого общения! Так надо было нам сказать с самого начала войны, что мир мы будем заключать не прежде, чем у наших врагов восстановится правительство известного рода, не раньше, чем будет низвергнута Республика, чем они примут те учреждения, которые нам будет благоугодно дать им».

Сквозь все эти основательные возражения и всё это красноречие Питт продолжал идти своей дорогой, ни на минуту не выдавая своих настоящих намерений, и добился того, чего хотел: займов, морского набора, приостановления действия Habeas Corpus. Полагаясь на свою казну, на 200 тысяч человек, обещанных Австрией, на отчаянную храбрость французских инсургентов, он решился предпринять новую кампанию, уверенный во владычестве по крайней мере на море, если бы даже победа на суше и осталась за восторженной нацией, против которой он вел борьбу.

Эти прения, переговоры, столкновения мнений в Европе, приготовления к войне доказывают, какую важную роль Франция в то время играла в мире. Тогда же в Париж прибыли послы Швеции, Дании, Голландии, Пруссии, Тосканы, Венеции и Америки. По приезде каждый из них отправлялся с визитом к президенту Конвента, который оказывался на каком-нибудь третьем или четвертом этаже, и находил у него простой и вежливый прием, заменивший прежние пышные придворные приемы. Потом послы входили в знаменитую залу, где на простых скамейках, в самых скромных костюмах заседало собрание, являвшееся уже не смешным, а грозным благодаря силе и величию своих страстей. Послов сажали в кресла, поставленные против президентского, они выступали сидя; президент отвечал им тоже сидя, называя титулами, поименованными в их полномочиях. Потом он отдавал им братский поцелуй и провозглашал их представителями пославших их держав. Им предоставлялось право присутствовать на особой трибуне при бурных прениях, внушавших иностранцам столько же ужаса, сколько и любопытства.