Таким образом, благодаря внушениям Англии и неосновательным надеждам венского двора, опасный план перемирия был отстранен. Кларк отправился в Турин, чтобы воспользоваться в случае нужды посредником, рекомендованным ему венским двором. У него было и другое поручение – наблюдать за генералом Бонапартом. Гений молодого человека казался столь необыкновенным, характер же его – столь независимым и энергичным, что без всякого основательного повода опасались его честолюбия. Он хотел вести войну вполне самостоятельно и подал в отставку, когда его решили заставить следовать другому плану; он пользовался в Италии фактически верховными правами, даруя тамошним владетелям мир в виде перемирия или объявляя им войну; высокомерно жаловался, что переговоры с папой не проводились им одним, и требовал, чтобы они были поручены только ему; он жестоко обращался с комиссарами Гарро и Саличетти, когда они позволяли себе меры, ему не нравившиеся, и принудил их оставить главную квартиру; он позволял себе, наконец, посылать суммы различным армиям без разрешения правительства и без необходимого посредничества казначейства.

Все эти факты указывали лишь на человека, который любит делать сам то, на что считает способным только себя. Это было нетерпение гения, не выносившего помех в своей работе, но ведь этим-то нетерпением и начинает проявляться деспотическая воля. Видя, как он возбуждает к восстанию Северную Италию, образует и уничтожает государства, говорили, что он желает сделаться владетельным герцогом Милана. Его честолюбие предчувствовали точно так же, как он предчувствовал упрек в нем. Бонапарт жаловался, что его обвиняют, и старался оправдаться, хотя Директория не подавала ему повода ни одним намеком.

Итак, Кларк должен был наблюдать. Бонапарта об этом предупредили, и он повел себя со свойственным ему высокомерием и ловкостью: дал понять генералу, что ему известна цель его присутствия, затем подчинил его себе своим превосходством и обаянием, как говорят, столь же непреодолимым, как и его гений, и вполне привязал его к себе. Кларк был умен и слишком тщеславен для роли вкрадчивого шпиона. Он остался в Италии, бывая то в Турине, то на главной квартире, и принадлежал более Бонапарту, чем Директории.

Английский кабинет затягивал переговоры в Париже, насколько это было в его силах; но французское правительство своими ясными и немедленными ответами принудило лорда Малмсбери наконец объясниться. Посол вновь написал в Лондон и двенадцать дней спустя, 26 ноября (6 фримера), отвечал, что его двор ничего не может более добавить до тех пор, пока Директория не примет начал, положенных в основание переговоров. Последнее было уверткой, потому что, требуя обозначения земель, которые могли быть обменены, Франция тем самым уже допускала саму мысль о вознаграждении. Директория ответила на следующий же день, как и прежде, четырьмя строчками: французы говорили, что предшествующая нота подразумевала принцип вознаграждения; что, впрочем, они принимают его и формально и просят только сообщить немедленно, каким образом Англия хочет его применить. Директория спрашивала также, должен ли будет лорд Малмсбери каждый раз писать в Лондон.