Директория оказалась в крайнем затруднении, получив эти адресы. Они были в некотором роде незаконны, так как армиям не разрешались совещания. Принять их, сделать гласными значило предоставить армиям право вмешиваться в дела правительства, отдать республику военной силе. Но каким образом избегнуть опасности? Обращаясь к Гошу, прося у него войск, прося у Бонапарта дивизионного генерала, само правительство вызывало это вмешательство. Вынужденное прибегать к силе, нарушить законность, могло ли оно иметь иную поддержку, кроме армии? Принятие этих адресов стало неизбежным следствием того, что было сделано и что были вынуждены сделать. Такова судьба нашей несчастной республики: чтобы спастись от своих врагов, ей пришлось отдаться армии. В 1793 году страх перед контрреволюцией ввергнул республику в крайности и ужасы, печальную историю которых мы видели; страх же перед контрреволюцией принуждал ее в настоящее время броситься в объятия военных; словом, ей приходилось то разнуздывать страсти, то прибегать к штыкам.

Директория хотела бы скрыть эти адресы и не подавать дурного примера их обнародованием, но она страшно оскорбила бы тем главнокомандующего и, может быть, толкнула бы его на сторону врагов республики. Итак, адресы были напечатаны и распространены. Они навели ужас на клуб Клиши и дали почувствовать членам клуба всю неосторожность их нападок на Бонапарта. В советах восстали против вмешательства армий, говорили, что военные не должны рассуждать, в адресах увидели новое доказательство планов, приписываемых Директории.

Дивизионный генерал, посланный правительству Бонапартом, еще более увеличил затруднения. Ожеро всегда возбуждал в армии некоторый беспорядок своими крайними мнениями, достойными Сент-Антуанского предместья. Он всегда был готов вступить в ссору со всяким, кто не разделял его отчаянного республиканизма; Бонапарту приходилось опасаться неприятных столкновений между своими генералами. Чтобы как-нибудь с ним развязаться, он отправил Ожеро в Париж, думая, что тот вполне годится для этого назначения, что в Париже он будет полезнее, чем в главной квартире, где праздность делала его опасным. Ожеро и не желал ничего лучшего, так как волнения клубов он любил так же, как и поле сражения, и вместе с тем был весьма чувствителен к прелестям власти.

Он отправился немедленно и прибыл в Париж в начале августа. Бонапарт написал Лавалетту, что отправляет Ожеро, потому что не может держать его более в Италии; он приказывал адъютанту остерегаться последнего и продолжать свои наблюдения, оставаясь по-прежнему в стороне. В то же время Бонапарт рекомендовал ему относиться лучше к Карно, так как, хоть и высказавшись за Директорию против контрреволюционной фракции, он не хотел без всякого предлога вмешиваться в личные ссоры директоров.