Директория была весьма недовольна прибытием еще и Ожеро. Этот генерал был во вкусе Барраса, охотно окружавшего себя якобинцами и патриотами предместий, всё поговаривавшего о том, как оседлает коня; но он совсем не подходил к целям Ревбеля и Ларевельера, которые желали бы иметь в своем распоряжении генерала благоразумного, умеренного, в случае надобности готового поддержать их в оспаривании планов Барраса.

Прибыв в Париж для подобного поручения, Ожеро был доволен как нельзя более. Он был прекрасным, великодушным человеком и превосходным солдатом, но в то же время слишком хвастливым и малорассудительным. Он разъезжал по Парижу, принимая участие в празднествах, пользуясь известностью, составленной ему его подвигами, приписывая себе важное участие в операциях Итальянской армии, заставляя верить, что именно он внушил главнокомандующему его лучшие решения, и повторяя при всяком случае, что образумит аристократов. Ларевельер и Ревбель, весьма рассерженные таким поведением, решили побеседовать с ним и, обратившись к его тщеславию, несколько возвратить его к умеренности. Ларевельер обласкал его, и ему удалось подчинить своему влиянию славного генерала. Он дал ему почувствовать, что не следует бесчестить себя кровавым делом и можно приобрести титул спасителя Республики делом энергичным и благоразумным, которое обезоружило бы бунтовщиков без пролития крови. Ларевельер успокоил Ожеро, ему удалось сделать генерала более рассудительным. Ему немедленно дали командование над 17-м военным округом, заключавшим в себе весь Париж.

Это назначение достаточно указывало на намерения Директории; они были уже вполне определенны. Войска Гоша находились на расстоянии нескольких переходов, стоило только подать сигнал, чтобы они выступили. Ждали лишь сумм, обещанных Бонапартом, которые не хотели брать в кассах, дабы не компрометировать министра Рамеля: за ним тщательно наблюдала финансовая комиссия. Суммы эти частично предназначались для подкупа гренадеров законодательного корпуса, которые могли в случае сопротивления спровоцировать столкновения, чего главным образом и старались избежать. Изощренный в интригах, Баррас взял на себя эту заботу, и это было главной причиной, замедлявшей государственный переворот.

Внутренние события имели самое пагубное влияние на ход важных переговоров, завязанных Республикой с европейскими державами. Непримиримая фракция, составившая заговор против свободы и спокойствия Франции, ко всем своим винам прибавляла еще компрометацию столь желанного мира. Лорд Малмсбери прибыл в Лилль, а австрийские посланники в Монтебелло встретились с Бонапартом и Кларком, которые были уполномочены представлять Францию. Леобенские прелиминарии определяли, что будут открыты два конгресса: один общий, в Берне, для заключения мира с императором и его союзниками, другой частный, в Раштатте, для заключения мира с Германской империей; что мир с императором должен быть заключен не позже трех месяцев – иначе прелиминарии становились недействительными; что с венецианскими владениями не будет ничего сделано без соглашения с Австрией, но что вместе с тем последние не могут быть заняты императором ранее заключения мира. Венецианские события, казалось, немного нарушали эти условия, Австрия поспешила нарушить их со своей стороны еще более, заняв Истрию и Далмацию. Бонапарт сквозь пальцы смотрел на это отступление от прелиминариев, чтобы не пререкаться по поводу уже сделанного им в Венеции и того, что он еще планировал сделать на Ионических островах.