Ультиматум Директории, озвученный ее новыми представителями, прервал почти уже оконченные переговоры. Лорд Малмсбери был весьма смущен этим фактом, так как искренне желал мира, как для того, чтобы славно закончить свою карьеру, так и ввиду необходимости доставить передышку своему правительству. Он очень сожалел о неизбежности срыва переговоров, но Англия не могла отказаться от всех своих завоеваний, не получив за это ничего взамен. Лорд Малмсбери начал склонять Маре попробовать повлиять на решение Директории и даже предложил несколько миллионов для подкупа какого-нибудь из директоров. Маре отказался вести переговоры подобного рода и оставил Лилль. Малмсбери и Эллис тоже немедленно уехали и уже не возвращались.

Хотя и можно упрекнуть Директорию в том, что она оттолкнула несомненный и выгодный для Франции мир, но побуждение ее к тому было вполне почетным: не совсем честно с нашей стороны было бы оставлять наших союзников и заставлять их нести жертвы из-за преданности нашему делу. Директория, рассчитывая вскоре заключить с Австрией мир или заставить ее принять его силой оружия, надеялась освободиться от всех врагов на континенте и иметь возможность обратить все силы против Англии.

Ультиматум, представленный Бонапарту, совсем ему не понравился; он рассчитывал добиться требуемых условий. В самом деле, трудно было заставить Австрию вовсе отказаться от Италии и ограничиться секуляризацией некоторых церковных владений в Германии: для этого нужно было по меньшей мере идти на Вену. Но Бонапарт не мог более рассчитывать на эту честь; перед ним простирались все силы австрийской монархии, и теперь уже Германская армия должна была нанести удар неприятелю и проникнуть на земли Австрийского дома. К этой причине неудовольствия присоединилась и другая, когда Бонапарт узнал о подозрениях, имевшихся против него в Париже. Ожеро послал одного из своих адъютантов с письмами ко многим офицерам и генералам Итальянской армии; этот адъютант, по-видимому, исполнял некое поручение: оправдать во мнении армии 18 фрюктидора. Бонапарт ясно видел, что его остерегаются, и поспешил разыграть роль оскорбленного, жалуясь с горечью человека, который чувствует свою необходимость, что правительство обращается с ним страшно неблагодарно, поступает как с Пишегрю после вандемьера; а потому он просит отставки. Этот человек, с таким великим и твердым умом, умевший так достойно и благородно вести себя, в данном случае уподоблялся капризному и балованному ребенку.

Директория не ответила на его просьбу об отставке и ограничилась уверением, что правительство не писало никаких писем и не отправляло никаких адъютантов. Бонапарт успокоился, но всё еще просил поручить кому-нибудь другому переговоры и организацию итальянских республик. Он беспрестанно повторял, что болен, не может ездить верхом и переносить тяготы новой кампании. Тем не менее, хоть он и в самом деле был болен и отягощен безмерными трудами в течение двух лет, но не желал быть замещенным ни в какой должности и, в случае надобности, нашел бы в силе духа энергию, которой, казалось, недоставало его телу. Одним словом, Бонапарт решил продолжать переговоры и соединить со славой первого полководца и славу миротворца. Ультиматум Директории стеснял его, но и в этом случае, как и во многих других, он решил не следовать слепо за правительством.