Это опять нас поразило.

Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки.

Эта скромность и мужество особенно нас пленяли.

В сталинском показе «великий Ильич», одушевленный евангельской фразой («встань и иди»), призывает шествовать к цели на манер напористых, но туповатых и неуклюжих кавказских дэвов, легко попадающихся в любые ловушки. Единственное, хотя неприглядное, для него оправдание состоит в том, что он был мало знаком с реальным положением дел, поскольку благополучно отсиживался «вне Петрограда в подполье», — обстоятельство, комически контрастирующее с той богатырской отвагой, которой Ленин, «не боящийся опасностей», требует от своих соратников, занятых настоящей революционной работой. Вопреки героическому теоретику, «мы, практики» «довели дело до успешного восстания» — а хитрый Ильич, приехав на готовое, был вынужден всего лишь признать «нашу» правоту, в чем, собственно, и обнаружились его «скромность и мужество». Безразмерное «мы» включает в себя, конечно, и Сталина, неведомо где обретавшегося в период Октябрьского переворота[484], и заодно отнимает лавры у Троцкого, которого он совсем недавно называл подлинным руководителем восстания. (Пройдет еще четыре с половиной года — и в речи «Троцкизм или ленинизм?» генсек, забыв и об этих комплиментах, и о своих выпадах относительно «подполья» и фактического неучастия Ленина в революции, объявит, что ее «руководителем» «был Ленин, а не кто-либо другой[485] <…> Глупо и смешно пытаться теперь болтовней о подполье замазать тот несомненный факт, что вдохновителем восстания был вождь партии В. И. Ленин».)

Недосоливший Ильич

Недосоливший Ильич

Чаще всего говорят о его столкновениях с Лениным в вопросе об «автономизации» и вообще в сфере национальной политики (как и по поводу монополии внешней торговли). Мы знаем, что Сталин ориентировался на куда более откровенную русскую гегемонию и жестко преследовал проявления «социал-национализма». Напомню о кульминации спора в конце 1922-го — начале 1923 года[486] в связи с «грузинским делом» и филиппиками Ленина против экзотических русских патриотов — Сталина, Дзержинского и Орджоникидзе:

«Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения». И затем о Сталине: «Тот грузин, который пренебрежительно швыряется обвинением в „социал-национализме“ (тогда как он сам является настоящим и истинным не только „социал-националистом“, но и грубым великорусским держимордой), тот грузин, в сущности, нарушает интересы пролетарской классовой солидарности, потому что ничто так не задерживает развития и упроченноcти пролетарской классовой солидарности, как национальная несправедливость <…> Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить».