Мягкость, конечно, понималась коммунистами по-своему — как и жестокость. В феврале 1918 года Сталин сообщает украинским большевикам о немецком ультиматуме, включающем такие пункты: «Все жители, арестованные по политическим основаниям, должны быть немедленно освобождены <…> Вообще, нужно сказать, условия зверские». Однако сталинские повеления действительно выглядят порой несколько менее кровожадными, чем у Ленина; если последний требовал, без всякого следствия, просто по революционному вдохновению, «расстреливать на месте» всяческих «хулиганов, контрреволюционных агитаторов» и др., то Сталин, в своей первой военной речи от 3 июля 1941 года, все же приказал отдавать подобных преступников под «суд Военного трибунала»; правда, позже он исправил свою либеральную оплошность, совершенно по-ленински распорядившись, в знаменитом приказе № 227 («Ни шагу назад!»), истреблять на месте «паникеров и трусов»[478]. Но иногда его приказы звучали как дословный повтор ленинских указаний о тактике выжженной земли. Таковы свирепые сталинские директивы 1941 года («не оставлять противнику ни одного килограмма хлеба»), обрекающие собственное население на мучения и голодную смерть:

Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться[479].

Все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться[479].

Ср. в ленинском декрете «Социалистическое отечество в опасности!» (навеянном, вероятно, гимназической памятью о 1812 годе):

Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которому грозит опасность попасть в руки врага, должно подвергаться безусловному уничтожению.

Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которому грозит опасность попасть в руки врага, должно подвергаться безусловному уничтожению.

Подпольный великан

Подпольный великан

Что касается столь же постоянной его вражды к Ильичу[480], то она прорывается задолго до революции (критические интонации в письмах к М. Цхакая, М. Торешелидзе и В. Бобровскому[481]), потом ранней весной 1917 года, в период Гражданской войны (сварливый и вызывающий тон сталинских посланий к Ленину[482]) и, наконец, во время «грузинского дела» или в дни роковой ссоры с Крупской. В 1920 году Сталин, как напоминает Волкогонов, «неожиданно решил в день юбилея Ленина сказать… об умении Ленина признавать свои ошибки»[483]. Надо только прибавить, что в этом удивительном выступлении, которое он долго отказывался перепечатывать и, слегка смягчив, издал только спустя много лет в Сочинениях, Сталин выказал свою неприязнь с чрезмерной и неожиданной для него откровенностью. Процитируем соответствующий фрагмент, охватывающий основную часть текста: