- Да, расскажи.

- Как увидела, что у нее босые ноги красные, так и у меня началось. Представляешь, совпало?

Мне было приятно, что у них вместе началось. Груша сильно переживала, что я к ней опоздал. А я переживал, что поспешил к Туе. Они обе уже могли от меня забеременеть. В такой семье будет жить большой писатель и писать в своем доме, маячной башне. Подниматься каждое утро на смотровую площадку, в свой кабинет. Туда вел ход по винтовой лестнице, и уже с первой бойницы море, раскрываясь, захватывало даль. То какой-то пароход высунет мачту, то задрожат огоньки на ставниках. В душу мою лилось счастье от будущих картин, как Туин денатурат в раструб канистры. Услышал, как Туя задергала дверь и скоренько облачился в трусы. «Ё…ый стыд»! - вспомнил я гениальное ругательство Гриппы. Вошла моя королева, я был ее рыцарь, и с нами была служанка, мать королевы. Был славный вечер, Груша заплетала косы сиявшей чистотой Туе. Я смотрел на судно, которое шло в порт Ванино. Надо было его отгадать, а Груша с Туей за мной следили, переживая, что забыл название судна. Серое, мягкое, размытое туманом море, и какой пароход румынской постройки. Если не вспомню, то Туя меня ночью заест. Я не мог соврать, я должен сказать точно: «Азия», малый лес.

Как они обрадовались, что я отгадал!…

Мне снился сон, что я не брит, пошел побриться. Открыл калитку - ночь, Грушин огород. Ничего не растет, колодец прикрыт железной крышкой, картошка усохла. Цветет только табак, остальное все корнями переплелось, где тут побриться? Вдруг что-то поднялось с земли, с огорода, стало перед лицом: большая наглая ворона, та, в которую я стрелял. Собралась напасть на меня? Я сунул ей в клюв горящую сигарету, стараясь не причинить боль. Мне было ее жалко, я только хотел, чтоб она отлетела. Ворона отлетела, но как-то странно, не взмахнув крыльями. Вися передо мной, невесомая и неподвижная, как чучело, она готовилась опять напасть.

Уходя с Жаном, я поцеловал Грушу, не брезгуя ее слюнями. Стал на тропе повыше, чтоб до нее дотянуться. Груша не наклонила голову, была как немая и глухая. Теребила свой поясок на сарафане и переступала босыми ногами по росе. Ждали Тую, она появилась с фотокарточкой. Может, сбегала без меня в поселок сниматься? Протянула, глянул, что она написала крупными буквами: «Моему милому другу», - почти по Ги де Мопассану, который тоже у нее на полке стоял. Я сунул фото в морской паспорт, под непромокаемую обложку. Низенький, в картузе Жан одарил дочь кульком конфет и ласково провел рукой по ее светлым косичкам; из этих небольших косичек ночью возникала светлая туча волос. Туя поцеловала отцу руки, присев, как в аристократических семьях, - так они простились по-орочански. Я смотрел на них, не отрываясь, вроде того, как на меня смотрела Груша. У меня появился жар, озноб от догадки: я бы смог обладать Туей, если б вообразил ее, как жену Жана! Вдруг я почувствовал острое желание… Что делать? Сбрасывать рюкзак, штаны с утеплителем? Туя отдалась бы мне хоть в двух шагах… Нет, поздно, я прогадал! Топор все еще был вбит в порог, и я думаю так, что я его забил надолго. Вряд ли они узнают, что спасся после Хуты. Останусь в их доме, поминаемый и оплакиваемый. Жан не пойдет против традиции. Разве традиция позволяла Жану сделать то, на что он пошел на Хуту?. Как бы я не презирал Жана за его бесчестность, я обязан его оценить: он боролся за свое и отстоял.