Обомлел от видения: господи, Наталья! Где она там, в тайге, в этой прорве? В такой час… Мне хотелось заплакать и зарыдать! Если меня утопит Жан или утащит тигр, - Наталья там останется… На минуту я потерял соображение, самообладание. Опомнился, когда Жан сказал, что лошадь, если заслышит тигра, останавливается. Тигр ее гипнотизирует, лошадь не убегает. Стоит и ждет, когда тигр ее загрызет.

Где тут спрятаться тигру в голом лесу? Мне хотелось посмеяться над Жаном и его сетью, которой и курицу не опутаешь. Гриппа его не слушал: тоскливо смотрел, как Жан пускает дым из трубочки. Сказал мне: «Варя подглядела, что я во сне вот так складываю пальцы, - как беру сигарету». Ничего себе проверку он устроил себе в тайге!…

На подходе к Хуту пришлось зажимать нос: от реки несло падалью. Вдали, за берегом с вытянутыми, стелющимися деревьями, проглянула, как мельтешащее зарево, светлая вода Хуты. Река из струй и заводей, где широкой полосой застыла дохлая, отнерестовавшая горбуша. Даже дно заводей было завалено гниющей красной рыбой. Лосось, подойдя с моря, цепенел, внезапно изменял цвет и бросался к нерестовым речкам, одолевал сопротивление потока, но не мог себя сохранить: обдирал кожу на камнях, оставался без глаз, нагуливал горб в пресной воде. Выметав икру, вылив молоки, эта рыба погибала. Гриппа забросил на струю лесу с голым тройником. После нескольких попыток сумел зацепить, среди самцов-горбылей, полную самку-горбушу. Выдавил из нее, как из тюбика с пастой, струю икры. На эту икру мы и начали ловить.

Полудохлые горбуши, в белых пятнах экземы, сносимые течением, продолжали клевать; обрывали своим весом леску с крючками, рассчитанную на других рыб. Я то и дело подходил к Гриппе, чтоб вырезать для грузила горошину из свинцового куска, или за мотком лески. Гриппа меня позвал, чтоб показать первого хариуса - плотного, как серебро, с красными продольными полосами. Вскоре он поймал еще одного - у каменистой отмели с небольшой затокой. Я долго не мог сосредоточиться на ловле. Найдешь место, ступишь в воду, чтоб докинуть наживку до струи, а под подошвами сапог, среди сдохших горбуш, шевельнется живая рыба. Противно и скользко стоять на них. А то подойдет, закружит у ног большая полуживая горбуша. Ее бы пожалеть, приговоренную жестоко, а как прикоснется в темной воде, толкнет носом в сапог - как током отдается в теле ее толчок! Бьешь палкой - уходи, смертная! С трудом отойдет.

Вот, повезло! Вытащил неплохую форель с черной головой… Надо же, играют здесь, такие свежие, среди горбуш, разлагающихся заживо. Еще одна, сорвалась…