И ученый естествоиспытатель, и религиозный искатель, оба должны верить. Один – в эфир, с его непостижимыми свойствами упругости, плотности; в материю, с ее непостижимыми свойствами притяжения, отталкивания. Другой – в Бога, с Его непостижимыми свойствами вечности, бесконечности, всеведения; в бесплотных духов, в бессмертие души.

И оба, добиваясь настоящаго знания, должны прийти к уверенности в своей правде. Одни – через внешний опыт при посредстве ощущений органов чувств. Другой – через внутренний опыт при помощи непосредственных восприятий души.

Поэтому совершенно ошибочно утверждать, будто в религиозной области настоящего знания нет.

Оно есть, настоящее, истинное, но только у того, кто долгим напряженным внутренним опытом перешел от простой веры к полной уверенности. Истинное религиозное знание бывает у святых, у подвижников, у некоторых проникновенно-верующих обычных людей.

А если, например, среди общей мессы официальных христиан больше таких, которые остаются на первой ступени веры, не достигая уверенности, то это же самое наблюдается и у многочисленных адептов науки: обычно они не столько знают, сколько веруют в непреложность чужих утверждений.

Таким образом, как в науке, так и в религии, есть и свое настоящее знание, и свой поверхностный дилетантизм. Никогда человек не станет ученым, если будет заниматься наукой только по четвергам и по пятницам. И никогда истинно проникающим в религиозное знание не будет тот верующий, кто посвящает себя религиозному опыту только по субботам и по воскресеньям.

* * *

К чему же приводят обе эти системы познания сущего?

Имея в науке основой построения мира ничтожно-малое, ученый только тогда удовлетворен, когда каждое явление сведет к этой основе. Для него даже величавая бескрайность звездной вселенной проходит через испытание ничтожно-малым при микрометрических измерениях.

А если стремление к знанию ведет ученого дальше обычного опыта и требует гармонического объяснения всех явлений материи, жизни и психики, то натурфилософия его или сводится к материалистическому и энергетическому атомизму, или к признанию монад: опять-таки к бесконечно-малому, с первичными признаками материи, жизни и психики. Это бесконечно-малое может стать даже богом – монадой монад, если есть у ученого стремление к удовлетворению религиозного чувства. У Лейбница такой монадой монад сделался интеллект, у В. Вундта – воля…

Но какой это бог? Холодный, безразличный, никого мистически не влекущий к себе. Вершина пирамиды, построенной из песка, скрепленного логикой. Бог, воплотившийся в атом для спасения душ человеческих от неведения, от греха и от зла!