Далее снова возник вопрос о Балканах и о Проливах. Сталин довольно скептически говорил о позиции Турции, заявляя, что СССР не собирается на нее нападать, вновь отводя вопрос о стремлении Германии к преобладанию на Балканах. Он согласился с необходимостью улучшения отношений с Турцией.

Говоря об общем впечатлении от беседы, следует выделить несколько моментов. Прежде всего важен сам факт согласия Сталина на встречу с британским послом в момент, когда Англия сталкивалась со смертельной опасностью и когда британские лидеры твердо заявили, что отвергают всякие мирные переговоры с Германией и готовы сражаться до конца. Советский Союз был явно заинтересован в сохранении британского фронта и противовеса Германии после захвата ею почти всего европейского континента. Москва также намекала и на возможную роль США в противодействии Германии.

Явно в расчете на Германию Сталин повторял, что не видит у германских лидеров стремления к господству. Но совершенно очевидно, что в самом упоминании об этом (причем Москва в информации, отправленной в Берлин, поставила вопрос о господстве на первое место) советское руководство как бы намекало Германии на необходимость учета советских интересов, особенно в условиях предложений с британской стороны. Это было скорее не предупреждением, а предостережением Берлину.

Такой же намек Москва делала Берлину и в отношении Балкан. В информации о беседе, посланной Германии, говорилось: по поводу предложений насчет Балкан (о руководящей роли СССР) Советский Союз считает, что «ни одна держава не может претендовать на исключительную роль по объединению Балканских государств и руководства ими», на такую миссию не претендует и СССР, несмотря на его заинтересованность в балканских делах[978].

Таким образом, в СССР решили использовать послание Черчилля, может быть, прежде всего для своих отношений с Германией, поскольку, конечно, были налицо опасность германской гегемонии в Европе и первые признаки ее возрастающей активности на Балканах.

Что касается непосредственно советско-английских отношений, то Сталин фактически обошел этот вопрос (да, собственно, Черчилль пока не предлагал ничего конкретного), явно предпочитая продолжать намеченный курс и выжидая развития событий. Кроме того, именно в это время советское правительство осуществляло меры по присоединению Прибалтики и Бессарабии и не хотело как-то раздражать Германию. Тем более, что от позиции Англии в решении этих проблем мало что зависело, хотя Москва и знала о настроениях Лондона.

Когда через два дня Черчилль встретился первый раз с советским послом, став премьер-министром, то он неожиданно спросил Майского, имея в виду советские действия в Бессарабии: «Это означает возврат к империализму царских времен?» И после разъяснений посла Черчилль сказал: «Может быть, Вы и правы. Но если Ваши действия даже продиктованы не старым царем, а новым советским империализмом, что с того, у меня нет возражений»[979]. Кстати, в этой беседе Черчилль настойчиво убеждал Майского, что если бы Англия оказалась разбитой, то Гитлер затем всю свою мощь обрушил бы на СССР. При этом Черчилль сослался на мнение французского деятеля Лаваля (сотрудничавшего с нацистами) о том, что Гитлер ненавидит большевиков и ждет лишь благоприятной обстановки, чтобы нанести им смертельный удар.