Так случилось, что их книги почти одновременно попали ко мне в руки. Надо сказать, это было очень тяжелое испытание. Две такие, не хочу сказать – взаимоуничтожающие, но во многом очень противоположные, вскипающие друг от друга стихии. Платонова тогда напечатали – одно из первых посмертных изданий. С Набоковым интереснее: один студент с другого факультета, канадец русского происхождения, дал прочитать “Приглашение на казнь”. Это был абсолютный переворот для меня: я поняла, что есть другая русская литература, помимо русской классической и русской советской, в которой я заметила одного Платонова… Советскую я не читала из внутреннего протеста. Какой может быть Павка Корчагин, Павлик Морозов и Зоя-Таня Космодемьянская, когда “уже написан Вертер”! Даже хорошую “сов. литературу” не читала – это был мой личный снобизм. Морщила нос. Никакого Трифонова, Нагибина – они потом, очень запоздало были прочитаны, и было уже не так интересно. И зачем мне было читать “Зубра”, когда я слушала лекции Тимофеева-Ресовского? И я всё читала книжки из шкафов, уже не бабушкиных, а других людей. Один такой владелец шкафа – Анатолий Васильевич Ведерников, в те годы – заместитель редактора ЖМП, журнала Московской Патриархии. У него была прекрасная домашняя библиотека, от Розанова до Мережковского. Вторая библиотека того времени – отца Александра Меня. Обоим благодарна по сегодняшний день. Жизнь советская была плоская и довольно безвоздушная, и найти какую-то вертикаль – острая потребность времени. Довольно прихотливые путешествия я в те годы совершила по разным эзотерическим маршрутам – от Блаватской и доктора Штейнера до Сведенборга и каббалы… Вот такие были мои религиозно-философские чтения.

И в то самое время попал в руки роман неизвестного писателя Набокова “Приглашение на казнь”, и все перевернулось. Это было абсолютным потрясением. Последние страницы романа содержали такой художественный прорыв, на который никакая философия не была способна. А дальше маршрут мой прорисовывался следующим образом: поскольку меня интересовала в мои университетские годы не только философия и биология, но и мануфактура, с которой было точно так же плохо, как и с книгами, я пришла как-то в корпус “Л” высотного здания на Воробьевых горах купить у знакомой фарцовщицы какую-то тряпку. У нее водилось всё: туфли, юбки, кофточки, колготки и трусики. Книгами она вообще-то не занималась. Пришла – полно барахла выложено на кровати, а в кресле лежит книжка. Называется “Дар”, и автор ее – уже известный мне Набоков. Глаз мой загорелся таким пламенем, что она, как опытный продавец, сказала, что книга не продается. Это было сильное заявление, но ответ мой был еще сильнее: я сняла с руки бриллиантовое бабушкино кольцо, положила на стол и взяла книгу. Надо сказать, что ни одной минуты я не пожалела об этом кольце. Книга оказалась настоящим бриллиантом. Она читана-перечитана мной, всеми моими друзьями. Она даже после “Приглашения на казнь” была ошеломляющей. Это еще одна драгоценная книга в моей библиотеке.