— О боже, Берил! — воскликнул он, увидев меня в крови. — А если бы он тебя убил?

— Все не так страшно. Правда. Я не раз в своей жизни падала с лошади.

— Но этот жеребец… Он особенно непредсказуемый. Он же мог искалечить тебя, разве нет? Я знаю, что ты хочешь приручить его. Но стоит ли так рисковать?

— Ты думаешь, что я из гордости не желаю отступиться от Мессенджер Боя?

— А разве нет?

— Это моя профессия, это то, что я знаю лучше всего на свете. Я знаю, кем он может стать, и знаю, как подготовить его к этому. Я вижу его будущее и не собираюсь сдаваться на полпути.

— Ну хорошо. Но почему именно ты должна заниматься этим? Обучи кого-нибудь из грумов или Руту, наконец.

— Но это моя работа. Я на самом деле могу справиться с ним, Мэнсфилд. И я сделаю это.

Он ушел очень расстроенный, а я, промыв и перевязав раны, направилась в конюшню. Грумы стреножили жеребца и привязали его к двум толстым стойкам. Они набрасывали ему попону на голову, и теперь он дико вращал глазами, готовый на любую жестокость, вплоть до убийства. «Вы никогда не приручите меня», — ясно читалось в его взгляде.

Я могла бы приказать грумам развязать его, но сделала это сама. Я старалась действовать неторопливо, спокойно, тогда как все окружающие взволнованно наблюдали за мной. Ни отец, ни Рута ни словом не помешали мне, но оба они держались поблизости, когда я повела Мессенджер Боя в денник. Пока мы шли, жеребец то и дело предупредительно бил копытом, натягивал повод. Даже оказавшись в деннике, за закрытой дверью, все перебирал ногами, вертелся на месте и ржал, бросая мне вызов. Казалось, он полон высокомерия, полой ярости, но я догадалась, что все это — наносное. Под яркой «оберткой» скрывался сильный страх, он пытался защитить себя. Он не хотел, чтобы я изменила его, сделала с ним что-то, к чему он не предназначен. Его невозможно было заставить сдаться.

— И ты собираешься завтра снова поехать на нем? — донесся до меня голос Мэнсфилда. Мне казалось, он находился в доме. Я не заметила, как он пришел в конюшню.

— Да, завтра собираюсь, — ответила я. — Сегодня он все еще на меня злится, бесполезно.

— А почему бы тебе не разозлиться на него хорошенько? Правда, Берил. Мне кажется, ты так и нарываешься, чтобы он тебя покалечил.

— Но это же абсурд. Я не могу винить его за то, что он поступает так, как велит ему природа.

— А мои чувства совсем не в счет?

— Ну конечно, они имеют значение. Но я должна продолжить тренировки. Так устроена жизнь на ферме, Мэнсфилд. Она состоит не только в том, чтобы украшать окошки и расставлять цветочные горшки.