Правительственные документы того времени всячески подчеркивали политическое значение Торгсина; то, что от его успеха зависела судьба индустриализации, а следовательно, и судьба дела Октября. Каждый вырученный золотой рубль укреплял СССР, а каждый потерянный замедлял построение социализма. По мнению руководства страны, враждебное мировое окружение и запрет на ввоз советских товаров, который установили многие государства, еще более усиливали политическое значение миссии укрепления валютной независимости СССР, которую выполнял Торгсин. Торгсин внес немалую лепту в строительство первенцев-гигантов советской индустрии – Уралмаша, Кузбасса, Магнитки, которыми гордилась страна. Казалось бы, на службе у пролетарского государства Торгсин заслужил почет, а его имя в речах советского руководства должно было звучать героически. Этого, однако, не случилось.

В политическом языке 1930-х годов имя Торгсин стало нарицательным, но оно было не синонимом героизма, а символом обывательщины, мещанства, мелкобуржуазности, слащавости, вещизма, стяжательства – иными словами, антитезой революционности. Как не вспомнить безголосую никчемную модницу Леночку – «дитя Торгсина» – из фильма Г. Александрова «Веселые ребята». А вот еще один пример нарицательного политизированного применения имени Торгсин. В 1934 году на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, громя доклад Бухарина о поэзии, пролетарский поэт Демьян Бедный сказал: «У Бухарина попахивает склонностью к бисквитам. Бухарин выделил некий поэтический торгсин для сладкоежек. Я предпочитаю оставаться в рядах здорового ширпотреба»[1335]. Прекрасная метафора! Приторные торгсиновские бисквиты – символ слащавой обывательщины, здоровый бесхитростный ширпотреб – знамя пролетариата! Показательна в этой связи и фраза, оброненная в одном из фельетонов 1930-х годов, который высмеивал неискреннее раскаяние проворовавшихся торгсиновских работников – «со слезами на глазах и куском торгсиновского сыра в руках»[1336]. В ней заключен момент истины: тот, кто держал в руках кусок торгсиновского сыра, не мог искренне каяться. Кусок торгсиновского сыра – клеймо классового врага. Мир Торгсина оказывался враждебным делу пролетариата. Не случайно Торгсин поторопились закрыть.

В политическом сознании того времени уживались два образа: революционный аскетичный самоотверженный образ тех, кто создал Торгсин и заставил его работать на дело социалистического строительства, и образ обывателя, торгсиновского покупателя, падкого на буржуазные соблазны – розовые зефиры и модные тряпки. Противопоставление пролетарского и обывательского наполняет содержание официальных документов. Именование потребителей «публикой», которое встречается в документах Торгсина, заимствовано из торгового лексикона дореволюционного времени и отождествляет покупателей Торгсина с ушедшей ненавистной эпохой. Призывы руководства получше всмотреться в лицо покупателя (и перестать перед ним распинаться) заставляют задуматься, о главенстве какого потребителя шла речь – покупателя в Торгсине или пролетарского государства, «потребляющего» обывательские накопления своих граждан. Вопрос о том, чьи интересы важнее – покупателя или государства – трансформировался в Торгсине в споры: что главнее – скупочный пункт, добывавший ценности для государства, или магазин, удовлетворявший потребности покупателя; кто для кого – Торгсин для покупателя или покупатель для Торгсина?