– Питер, – предупреждаю я. – Сзади.

И закрываю глаза, готовясь к тому, что последует, ожидая услышать скрип деревянных половиц под тяжелыми шагами. Вместо этого моего лица касается что-то шелковистое. Я открываю глаза. Рядом со мной кошка слизывает с пола мою кровь.

Позже, после прихода полиции, после того как с автоответчика сняли отпечатки пальцев, как мы убрали осколки стекла и щепки от рамы и я простила Питера за то, что тот толкнул меня на пол, за шрам, который останется со мной на всю жизнь, он спрашивает:

– Если бы я не остановил тебя, ты действительно вытолкнула бы его из окна?

Он хмурится, глядя на меня, как будто увидел что-то у меня под кожей, крошечные лопнувшие капилляры, едва заметную синеву – что-то, что нельзя выносить на свет, и я сжимаюсь от стыда, предчувствуя разоблачение.

– Ты бы убила человека из-за телека и видака?

– Не из-за телека. Он хотел напасть на меня, – говорю я. – У него были черные глаза.

– Нужно переехать отсюда, пока тебя не посадили за убийство.

– Иди ты в баню, Питер. Я была напугана.

– Я шучу, – ухмыляется Питер. – Ну, по бо́льшей части. – Он смеется.

Я беру автоответчик с комода и несу в гостиную.

– Ты сказал, на нем номер, который тебе нужен?

Питер идет за мной.

– Элла. Пожалуйста. Успокойся. – Он достает из кофейного столика пачку сигарет и охлопывает себя в поисках зажигалки. – Ты же как-то рисковала жизнью, чтобы спасти утопающего. Ты не убийца. Это я угрожал ему ножом.

Он оглядывается в поисках чего-то, куда можно стряхнуть пепел. Останавливается на горшке с геранью.

– Мерзавец умыкнул мою пепельницу.

– Она в посудомойке, – говорю я.

Питер подходит ко мне и, посерьезнев, поворачивает меня лицом к себе.

– Мне плевать, если бы ты четвертовала и распотрошила этого подонка, а потом повесила его внутренности вместо флага. Единственное, что меня волнует, это твоя безопасность. Ты моя жена. Любовь всей моей жизни. Ничего, что ты можешь сказать или сделать, не в силах этого изменить. Я просто удивился, вот и все. Никогда не видел эту сторону тебя.