Джонас ржет.

– Так над чем вы смеялись? – снова спрашивает Джина, не давая сменить тему.

Мать Джонаса поворачивается с поджатыми губами.

– Сегодня на пляже погиб ребенок. Твой муж и Элла решили, что это хороший повод для веселья. Так или иначе, я ухожу. Здесь как в духовке. Буду очень благодарна, если вы по пути домой зайдете в магазин за рисовыми хлебцами и кламато. И у нас нет паприки. – Она уходит, не попрощавшись.

– Ничего себе, – говорит Джина. – Что это с ней?

– Она обиделась, потому что мы над ней посмеялись, – отвечает Джонас.

– Из-за гибели ребенка?

– Конечно, нет. Она просто не различает оттенков.

– Так из-за чего? – напирает Джина.

– Из-за слов, которые она сказала, когда мы были детьми, – говорит Джонас. – Долго объяснять.

– Уверена, я бы поняла, – ощетинивается Джина. – Ну и ладно. Продолжайте говорить на своем секретном языке.

Джонас раздраженно вздыхает.

– Она сказала, что нам должно быть стыдно.

– Она права, – бросает Джина.

Я чувствую себя так, будто мне дали пощечину. Смотрю на Джонаса в ожидании объяснения, но его глаза устремлены на Джину, и он прожигает ее сердитым взглядом.

– Простите, – выпаливает Джина, сдавая назад. – Понятия не имею, почему я это сказала. Здесь так жарко, а я почти не спала.

– Все в порядке, – говорю я. Но это не так. Ее враждебность, неуверенность в себе нелогичны. Джина никогда не сомневалась в своей значимости, у нее начисто отсутствуют комплексы. Она нравится себе. Я знаю, что когда они с Джонасом только стали встречаться, она видела во мне угрозу. Но не потому, что ей было известно, как сильно Джонас любил меня раньше, ведь он никогда ей об этом не рассказывал. Ее ревность вызывало то, насколько глубоки корни нашей дружбы – что у нас есть своя история, в которой она отсутствует. Но с тех пор сто лет прошло. Мы создали нашу общую историю, все вместе. Состарились вместе. Как две семейные пары. Как друзья. Однако сейчас мне кажется, что на считаные секунды она потеряла контроль над собой и раскрыла свои истинные чувства: ревность и глубокую неприязнь ко мне, – которые прятала все эти годы. Затем, осознав, что они вырвались наружу, попыталась засунуть их обратно в бутылку. Наверное, что-то послужило триггером. Что-то посерьезнее жары и недостатка сна. Между ними что-то происходит, есть какая-то напряженность, о которой Джонас мне не рассказывает.

– Пойду заберу детей и поеду домой, – говорю я, пытаясь выйти из этой ситуации. – Ты права, Джина. Жарко, как в печке. Увидимся на салюте?

– Мы пропустим салют, – отвечает Джина. – У меня завтра утром гонки на парусниках. В шесть утра.