Давид плюнул на замшелый фундамент. Конни вытащил из кармана куртки пистолет и выстрелил четыре раза. Давид упал. Конни было очень важно убедиться, что он попал столько же раз, сколько в свое время убийца Густлоффа. Потом он направился в соседний полицейский участок и добровольно сдался со словами: «Я стрелял, потому что являюсь немцем».

На суде, признавшись в убийстве, он ни в чем не намерен раскаиваться. («Я сделал лишь то, что должен был сделать!»)

Однако на процессе выясняется, что погибший вовсе не был евреем: его отец, господин Штремплин, родился в семье вюртембергского пастора, а мать принадлежала к старому роду баденских крестьян. Это сообщение вызвало еще большее раздражение Туллы, которая назвала убитого «лжецом и мошенником», потому что он выдавал себя за еврея, а оказался немцем.

Нет повести печальнее на свете… На сей раз это не о шекспировских, а о грассовских героях.

В 1999 году вышла книга Грасса «Мое столетие». Собранные воедино литературные фрагменты – это в совокупности и есть грассовское подведение итогов ХХ века, хроника утекшего времени, оставившего такой разнообразный, многоликий, но прежде всего трагический след в мировой истории. Именно за эту хронику, которая в художественном плане является ничем иным как романом, Грасс получил Нобелевскую премию.

1933 год, ставший годом немецкой катастрофы, ибо именно в тот год к власти пришел Гитлер, предстает в грассовской интерпретации глазами собирателя живописи, связанного личными и деловыми интересами со знаменитым художником-импрессионистом Максом Либерманом, возглавлявшим в ту пору Прусскую академию искусств и в тот же год сложившим с себя полномочия.

«Известие о провозглашении», как называет этот день рассказчик, настигло его и некоего Берндта, его юного коллегу, в картинной галерее. Он признается, что ничуть не был удивлен: «После отставки Шлейхера все указывало на него и только на него (Гитлера – И. М.)…Перед его неукротимой жаждой власти склонился даже престарелый президент» (Гинденбург – И. М.). «Юный коллега» тут же высказывается в том духе, что надо бежать. «Надо сматываться, – сказал он, – нам надо сматываться отсюда».

Сам же рассказчик, человек прежде всего прагматичный, сначала посмеялся над «чрезмерной реакцией» своего помощника, но тут же подумал, как правильно поступил, заранее отправив в Амстердам часть картин тех художников, которые в глазах захвативших власть нацистов могли бы оказаться «неблагонадежными». Он называет несколько имен, составлявших славу немецкого искусства: Кирхнер, Пехштайн и др. В берлинской же галерее остались лишь несколько полотен, принадлежавших кисти Мастера – имеется в виду Макс Либерман, его поздние пейзажи. Рассказчик почему-то считает, что они не попадут под категорию «выродившегося искусства», как были охарактеризованы произведения художников-авангардистов, особенно «неарийской расы». Из захваченного, добавим, нацисты быстренько соорудили выставку под названием «Искусство вырождения», обозначив тем самым, кто в рейхе может считаться настоящим художником, а кто является «вырожденцем».