В эти дни Фокин записал в своем дневнике:
«10 мая. Четверг. Триумфальное шествие по Чехословакии. Цветы, объятья! Трудно все это переварить. Все еще не верится, что кончилась война. А какие девчата тут?! Неужели мы остались живы? В 17.00 встретились с американцами в Страконице. Взяли в плен целую немецкую дивизию. Остановились на шоссе. 11 мая. Стоим весь день. Толпами приходят горожане. Танцуем под городской оркестр. Все смешались: чехи, русские, американцы. Господи, до чего же необходимы всем дружеские человеческие отношения! 12 мая. Американцы, неизменно жующие свой чуингем, остались позади. Глядя на отрезанные нами и повернутые вспять огромные полчища немецких войск, идущих бесконечно длинными колоннами от горизонта до горизонта, я с ужасом думаю: сколько еще могло бы пролиться крови, если бы люди в этих колоннах, остановленные нами, не вняли бы голосу разума. …Но сладок мир, и никому не хочется слышать топот чужих сапог по своей земле».
«10 мая.
Четверг. Триумфальное шествие по Чехословакии. Цветы, объятья! Трудно все это переварить. Все еще не верится, что кончилась война. А какие девчата тут?! Неужели мы остались живы?
В 17.00 встретились с американцами в Страконице. Взяли в плен целую немецкую дивизию. Остановились на шоссе.
11 мая.
Стоим весь день. Толпами приходят горожане. Танцуем под городской оркестр. Все смешались: чехи, русские, американцы. Господи, до чего же необходимы всем дружеские человеческие отношения!
12 мая.
Американцы, неизменно жующие свой чуингем, остались позади. Глядя на отрезанные нами и повернутые вспять огромные полчища немецких войск, идущих бесконечно длинными колоннами от горизонта до горизонта, я с ужасом думаю: сколько еще могло бы пролиться крови, если бы люди в этих колоннах, остановленные нами, не вняли бы голосу разума.
…Но сладок мир, и никому не хочется слышать топот чужих сапог по своей земле».