ДЖОН БРАУН. Я здесь человек чужой. Мне неизвестны наклонности и свойства двух господ, названных вами. Я не сомневаюсь, что это достойные люди. Однако они родились и выросли на Юге. Весь склад их ума таков, что им чужды и непонятны причины, побудившие меня девять ночей назад выступить на Харперс-Ферри. Я настаиваю на собственной защите.
СУДЬЯ ПАРКЕР. Мы не можем знать, когда прибудут ваши защитники, и прибудут ли они. Ничто не должно препятствовать ходу суда.
ДЖОН БРАУН
СУДЬЯ ПАРКЕР. Обвинение может пригласить первого свидетеля.
ДЖОН БРАУН
СУДЬЯ ПАРКЕР. Суд продолжается. Мистер Хантер, прошу вас пригласить первого свидетеля.
Действующие лица застывают на местах, свет быстро меркнет. Барабанная дробь. Хантер быстро переходит на игровую площадку, где находятся губернатор Уайз, полковник Вашингтон и другие, площадка тем временем освещается.
ХАНТЕР. Он точно ртуть. Его никак не ухватишь. Только соберешься придавить его буквой закона — а он уже ускользнул и через минуту встает вновь, облеченный в такие моральные доспехи, что нравственное превосходство остается за ним, а за мной — только юридическое. Лежит себе на носилках, но всей видимости безучастный к тому, что происходит вокруг него, однако в самый нужный миг поднимается и произносит громовую речь. Причем обращена она не к судье, не к присяжным — даже не к публике в зале. Через репортеров, присутствующих на суде, он обращается к городской толпе и к земледельцу в поле… Он всеми правдами и неправдами пытается затянуть слушание дела и вынудить нас отложить его до весенней сессии. Но этого я не допущу. Суд будет продолжаться, шаг за шагом, день за днем, и в точном соответствии с тем, как мною намечено.
Слышится барабанная дробь. Действующие лица застывают на месте, свет меркнет, и освещается площадка, изображающая тюремную камеру Джона Брауна. Входят Деннис и Ботс.