ДЖОН БРАУН. Я не печалюсь о том, что умру. Узы, связывающие меня с этим миром, понемногу ослабевают. Пусть я лучше умру за свое дело, а не просто покорюсь закону природы, как рано или поздно приходится всякому из нас.

МЭРИ. Я согласна с тобой.

ДЖОН БРАУН. Я целую жизнь посвятил борьбе, и господь позволял мне бороться до той минуты, пока не вырвал меч у меня из рук в Харперс-Ферри. Но в ту же самую минуту он дал мне взамен другое оружие — духовное. И что самое удивительное, Мэри, духовное оружие оказалось в тысячу крат страшнее.

МЭРИ. Промысл божий лучше твоих планов, иначе господь не помешал бы тебе исполнить то, что ты задумал.

ДЖОН БРАУН (скорбно). Но как я обманулся в самом себе! Какая была непростительная ошибка упорствовать, когда военная обстановка стала меняться не в мою пользу. Отчего я тут же не отступил, не ушел в горы?

МЭРИ. Мог бы Самсон разрушить храм филистимлян, не открой он Далиле, в чем таится источник его мощи?

ДЖОН БРАУН. Я верю: ничто из того, что я выстрадал и что мне предстоит еще выстрадать, не пропадет даром для дела божия и человеческого. Я верую в это. Я это знаю. Но я все же хочу спросить — я спрашиваю, — когда, когда же слуге и сподвижнику господню, когда смертному сподвижнику господа дано постигнуть сполна божий промысл, дабы служить ему столь же смиренно, но с большим разумением? (Помолчав, отвечает себе). Похоже, что откровение приходит только в последнюю минуту. Тяжко подчас торить свой путь и не извериться, великое нужно мужество, чтоб быть сподвижником господа.

МЭРИ (отдавая ему куртку). На, надень.

^{Он повинуется.}

В какой ты завтра будешь рубашке?

^{Он показывает. Она осматривает рубашку и опять принимается за шитье.}

Пуговица отлетает.