Возьмем для примера фильм «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир» (It’s A Mad, Mad, Mad, Mad World), довольно несмешное кино 1963 года, где снимаются самые смешные комики 50-х и 60-х. В самом начале фильма мы видим Джимми Дюранте, который играет вора, укравшего бриллианты и скрывающегося от закона. Он несется на авто над тихоокеанским побережьем, пытаясь оторваться от копов. Вслед за ним едет целая кавалькада комиков того времени: Милтон Берл, Сид Сизар, Джонатан Уинтерс, Бадди Хэкетт, Мики Руни и прочие. Вор объезжает опасную скалу... пропускает поворот... его выбрасывает из машины, а сама машина летит со скалы. Увидев аварию, масса других персонажей спешит вниз по скалистому, открытому ветрам спуску. И вот перед ними лежит умирающий вор. С натужным хрипом он рассказывает, где спрятаны украденные бриллианты: «Под большой буквой «дубль вэ»!» А затем, умирая, в предсмертной судороге выбрасывает вперед ногу и пинает ведро, которое летит вниз по склону, чем вызывает изумление и потрясение очевидцев.

Обычно сцена эта вызывает смех, но вопрос: почему? Над чем мы смеемся? Над смертью человека? Неужели мы столь жестоки, что смерть человека, пусть и с таким носищем, может вызвать у нас смех? Кто-то из слушателей пытается оправдаться: «Ну, мы смеемся не над смертью человека, а над игрой слов, ведь он буквально «толкнул ведро»[45]». Ладно, допустим, речевой штамп претворен в жизнь.

Но представим себе альтернативный вариант сцены: оторвавшись от преследователей, вор с бешеной скоростью несется среди скал над Биг-Суром. Его машина слетает с холма, когда рядом с ним никого нет, и никто этого не видит. Здесь, на каменистом склоне, в одиночестве, он умирает, и в это мгновение его нога судорожно отбрасывает стоящее рядом ведро, которое катится вниз по склону.

Такой же смешной образ, как в оригинале? Вероятно, нет. Чего недостает? Других людей! Комедия говорит правду о людях. Мы не смеемся над смертью человека; в этом нет ничего смешного. На самом деле мы смеемся над людьми, которые наблюдают за тем, как ужасно воплощается в жизнь этот речевой штамп. Потому что комедию подпитывает не сам дурацкий штамп, а реакции людей (показанные в основном широким планом): потрясенное замешательство и смехотворные попытки осознать, что персонаж «пнул ведро». Комический эффект возникает из их попытки понять смысл бессмысленной смерти. Надежда присутствует в сцене в виде их неловких, неуклюжих, ошеломленных потуг понять, разобраться с этой странной ситуацией «ожившего» речевого штампа. Это и есть человеческое уравнение в сцене. Для нас комична не смерть, но их надежда — надежда на понимание. Без надежды нет комедии.