Ермак у Хомякова нарочито маркирован как выходец из простонародья, что особо подчеркивается присутствием в его прошлом окружении двух лиц, благодаря которым он совершает свою самоидентификацию в качестве трагического героя – образами отца и возлюбленной, перед которыми протагонист испытывает некую вину. Их фигуры облагорожены в самой своей сниженности, в них есть нечто мещанско-лубочное – отсюда в «Ермаке» элемент мещанской трагедии. Вместе с тем по глубине переживаний и страстей они поднимаются вровень с особами высокородными. Это, а также особая миссия Ермака делают его в конечном счете исключительной личностью. Другой способ возвышения Хомяковым фигуры Ермака – постоянные сопоставления с личностями заведомо, изначально значительными: царем, шаманом. Благодаря им Ермак окончательно уверяется в своей миссии, и именно они, а не отец и возлюбленная, играют главную роль в самоидентификации протагониста, являясь своеобразными проекциями его личности, в горизонте властно-жреческого ореола которых он осознает собственную самость воителя. Рылеев же в своей думе тенденциозно разведет фигуры царя и Ермака в стороны, именно на первого возложив вину за гибель героя, который значителен сам по себе, вне соотнесения с монархом.

A. Н. Радищев в заметках о Ермаке говорил о том, что благородство фигуры Ермака несколько умаляют моменты, когда он чувствует себя завоевателем[876]. Не так у Хомякова. Здесь Ермак – исполнитель царской воли, миссионер-христианин (хотя это последняя функция у Хомякова не так очевидна), не столько завоеватель, сколько защитник рубежей и свободы России.

Проблема трагического героя становится у Хомякова проблемой самоидентификации, осознания Ермаком своей самости и предназначения. Герой Пастернака приходит к самости не через внутреннюю борьбу и искупление некоей вины, что в духе Аристотеля вкладывал в схему своей трагедии Хомяков, – хомяковское произведение построено на очень жесткой логической схеме, – a через свободное и легкое припоминание. Миссия героя «Ожившей фрески» самораскрывается чудесным способом. Христианизация контекста пастернаковского стихотворения приводит к благостному самоузнаванию героя, самоидентифицирование раскрывается как дарование благодати вместо трагедийного катарсиса «Ермака»[877]. Так в «Ожившей фреске» проступают элементы мистерии, духовной драмы, в силу христианского контекста действия и интриги присущие, впрочем, и хомяковскому «Ермаку»[878]. Мистериальный контекст ляжет в основу и «Стихотворений Юрия Живаго», где фигура святого Георгия, «вместе с Христом и Гамлетом»[879], также выступает моментом самоопределения персонажа.