Восьмая глава симметрично заключена в кольцевую рамку авторских размышлений. Начинаясь развернутым поэтическим автопортретом, глава заканчивается теплым лирическим прощанием Пушкина и с читателями, и героями, и любимым литературным трудом. Особо поэт вспоминает сибирских узников:

Но те, которым в дружной встрече

Но те, которым в дружной встрече

Я строфы первые читал…

Прерву цитату. Строго говоря, поэт нарушает историческую правду: «дружной встречи» не было! И простое дружеское общение по условиям ссылки было невозможно, и переписка отнюдь не идиллична. Рылеев и Бестужев восприняли первую главу более чем сдержанно. Пущин писал поэту об успехе главы, но и это было формой критики, поскольку речь шла об успехе «Онегина» у московских Фамусовых! С какой целью Пушкин отступает от истины? Единственно для того, чтобы в 1830 году сказать о своей приязни к тем, с кем был в сложных отношениях в 1823–1825 годах. В последующих строках эта приязнь явлена еще отчетливее:

Иных уж нет, а те далече,

Как Сади некогда сказал.

Без них Онегин дорисован.

Ссылка на Саади имеет свою историю; приписанная персидскому поэту фраза выносилась Пушкиным эпиграфом к поэме «Бахчисарайский фонтан»: «Многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уже нет, другие странствуют далече. Сади». В поэтическом тексте «Евгения Онегина» при обработке фразы произошли существенные изменения: «странствуют» не просто не поместилось в поэтической строке; данный глагол импонировал «странствовавшему» Пушкину поры «Бахчисарайского фонтана» и отброшен как утративший смысл в последекабристскую эпоху. Эпиграф конкретен; онегинский вариант принципиально меняет его содержание. Теперь он читается не иначе, как именно декабристский намек: «Меланхолическое изречение Сади… проникается современной политической трагедией и напоминает о кронверке Петропавловской крепости и нерчинских рудниках»188.

Этот прозрачный намек – «иных уж нет, а те далече» – прямым образом перекликается с опущенным в автопортрете первой главы и демонстративно (в неподходящих условиях!) восстановленным звеном автопортрета – с описанием «резвой» музы, за которой буйно волочилась «молодежь минувших дней» и которой «гордился» (и продолжает гордиться!) сам поэт. Так все становится на свои места; начальный мотив слегка поколеблен строкой «Но я отстал от их союза» и теперь восстановлен как нечто непреходящее.

Декабристский смысл строки «Иных уж нет, а те далече» в новом свете предстал в исследовании В. Е. Ветловской: это пересказ мыслей Цицерона, потерявшего лучших друзей и в условиях укрепляющегося цезаризма приходящего к мысли, что погибшим лучше, чем живым. «Не имея сил ни повлиять на обстоятельства, ни изменить самому себе, Цицерон должен был убедиться в том, что его жизнь, зависящая с некоторых пор от “доброты” то “этого”, то “того”, – только отсрочка смерти»189. Так – через Цицерона – Пушкин исповедовался перед далекими «друзьями, братьями, товарищами».