Пушкин постарался компенсировать урон. Он оставил зашифрованный текст (по крайней мере – начала) наиболее острых политических строф, как бы демонстрируя будущему читателю не возможный сюжетный финал, но раскрепощенный вариант изображения общественного фона финала романа. Возможно, что это лишь запись начала строф для себя: при случае цепкая память поэта восстановила бы полный объем строф. Торопливый, даже небрежный характер криптограммы не позволяет видеть в ней рукопись, предназначенную для опубликования в качестве финала в иные времена. Поэт отказался от варианта «не для печати», самое главное сумев опубликовать. (От гипотезы, что у Пушкина могло быть намерение в перспективе опубликовать «Отрывки из путешествия Онегина» в расширенном виде, я не отказываюсь, но на нем поставила крест трагическая судьба автора. Академические издания, публикующие свод приложений, фактически и выполняют это намерение поэта).

В печатном же, итоговом тексте Пушкин не мог пойти и не пошел на снятие политической и даже конкретнее – декабристской темы. Она включена в роман через декабристское звено автопортрета. После этого декабристский вариант судьбы героя (с ощущением его известной случайности к тому же) становился совершенно не обязательным.

Продолжение автопортрета после третьей строфы весьма знаменательно: «Но я отстал от их союза / И вдаль бежал…» Причем рукописный вариант этих строк был принципиально иным: «Но Рок мне бросил взоры гнева / И вдаль занес». Печатный текст острее, исповедально драматичнее. Пушкин восстанавливает действительно пережитое им состояние добровольного бегства, а не насильственной ссылки и – мужественно напоминает о периоде кризиса, о тактических разногласиях с декабристами; поэт и в данном случае «строк печальных» не смывает.

Однако не зачеркивает ли строка «Но я отстал от их союза» самый пафос строфы третьей? Может быть, она свидетельствует о преходящем характере вольнолюбивых настроений поэта? Дескать, был период, когда поэт общался с молодежью минувших дней и даже гордился выражавшей их общие идеи музой, но теперь это состояние безвозвратно прошло? Может быть, эта гордость теперь вспоминается иронически – как наивность, которую в зрелые годы необходимо преодолевать? Нет, мужественная и честная строка IV строфы не дает оснований для таких далеко идущих выводов; она воссоздает реальный факт биографии – все, как было в жизни, без ретуши. Доказывает это третье звено – в концовке главы: в нем не было бы надобности, если бы близость с декабристами осталась только в прошлом.