В размышлениях о Ленском есть пропущенная строфа, в печатном тексте обозначенная только цифрой – XXXVIII. Копия строфы (без двух последних строк) сохранилась, «героический» вариант судьбы героя здесь прописан конкретнее:

Он совершить мог грозный путь,

Дабы последний раз дохнуть

В виду торжественных трофеев,

Как наш Кутузов иль Нельсон,

Иль в ссылке, как Наполеон,

Иль быть повешен, как Рылеев.

Знаменитые имена соединены попарно: иноземное с отечественным. Почему-то не обращалось внимание на то, что знаменитости попарно образуют контрастные группы: победителей и побежденных. Но даже и для пары победителей строка «В виду торжественных трофеев» звучит с горькой иронией: героям-то лицезреть трофеи не довелось – русский фельдмаршал скончался после изгнания врага с полей Отечества, английский адмирал пал в сражении, доставившем стране блестящую победу. Знаменитыми могут стать и побежденные. Наполеон отмечен не за успехи полководца, а за страдания ссыльного (как и в оде поэта на смерть опального императора), что и дает возможность поставить ему в пару русского страдальца, «не славой, участью» даже превзошедшего знаменитого корсиканца. И эта строфа адресована вниманию потомков! И снова на уме годы 1812 и 1825! А ведь это и новый экивок в Сибирь! И во всех ассоциациях неизменна печаль.

Размышление о гипотетической судьбе Ленского рикошетом задевает заглавного героя пушкинского романа, а он, бывший друг и – увы – невольный убийца, продолжает жить, его-то судьба предполагает жизненное продолжение: каково оно?

На удивление активный декабристский фон финала романа, выраженный не только намеками, но и прямым текстом, не может быть безотносительным к судьбе Онегина. Фиксация духовной близости пушкинского героя к декабристам ничего не прибавит и не убавит к пониманию движения декабристов. Внимание к потенциальным возможностям заглавного лица позволяет шире и глубже понять его натуру, дает возможность увидеть его причастным к околодекабристскому кругу.

Проблемный вопрос «Что сталось с Онегиным потом?» обсуждался очень активно. Категорично как о факте, но неодобрительно высказывался об этом Ю. М. Лотман: «…Вся история читательского (и исследовательского) осмысления произведения Пушкина, в значительной мере, сводится к додумыванию “конца” романа. Без этого наше воображение просто не в силах примириться с романом»205. Вполне закономерным воспринимает такой подход С. Г. Бочаров: «Произведение, до наших дней “завершаемое” активностью читателей, это “Евгений Онегин”»206. Исследователь уточняет: «Несомненно, не внешняя незавершенность “Онегина”, которой нет, а внутренняя его структура провоцирует на эту работу воображения» (с. 19).